Александр Рославлев - В башне

От гулкого множества ног
Колеблется сила земная
И стонет, как зверь, завывая,
Мой веками завещанный рог.

То темный лес, то свет и ширь,
То вязким бродом, то оврагом
Седой, сутулый богатырь,
Нахмурив брови, едет шагом.

Хвалился князю и гостям
И вот, предавшись крепким думам,
Он держит путь к семи дубам,
К семи зеленым старошумам.

Туда, где на берег крутой
Глухое море плещет гневно,
Туда, где терем золотой
И в нем заклятая царевна.

Уж едет витязь много лет,
Нигде семи дубов не видно,
Нет моря и царевны нет.
И стало витязю обидно:

«Неладно что-то, конь усталь,
Давно заржавели доспехи.
Что ж князь гостей мной забавлял,
Сплел небылицу для потехи!»

То темный лес, то свет и ширь,
То вязким бродом, то оврагом
Седой, сутулый богатырь,
Нахмурив брови, едет шагом.

Она что-то пела и жалась ко мне,
И мчались мы долго в санях расписных,
На башенной тройке коней вороных
Серебряным лесом при ясной луне.

Морозило крепко и пыль из-под ног
Колола лицо и пушила ковер,
Вдруг в сумрачных елях сквозь белый узор
Призывным намеком блеснул огонек.

И кони свернули и вынесли нас
На малое поле к избушке кривой.
За тусклым стеклом огонек золотой,
Как будто кто дунул, мигнул и погас.

«Что ж это» — смущенно промолвил я ей.
«Поди, постучи», засмеялась она.
И только успел я дойти до окна,
Гляжу и уж нет ни ее, ни коней.

Стал звать я, никто не ответил на зов,
Прислушался, робко доносится л бег.
Лежит, как алмазы, сверкающей снег,
Ни звука вокруг и не видно следов.

Над синим морем дуб зеленый,
Под дубом терем златоверхий,
А в терему краса — царевна,

И день и ночь глядит царевна
На перстень с камнем самоцветным,
Глядит и горько, горько плачет.

Принес ей перстень воронь черный,
Взмахнул, вещун, крылом широким,
Взмахнул и скрылся в поднебесьи.

Царевна плачет, причитает:
«Зачем ты, солнце-ведро, всходишь,
Зачем ты, ветер, тучи гонишь?

От слез не вижу бела-света,
И как в ненастье цветик вянет,
От слез краса моя завяла.

Очнись, мой любый, мой голубый.
Во чистом поле конь твой рыщет,
Лихого посвиста не слышит.

Очнись, мой любый, мой голубый.
Очнись и встань на резвы ноги,
Сядь на коня; скачи быстрей.

Уж я раскину черны косы,
Возьму тебя на жарки груди
И замилую-зацелую».

Царевна плачет у оконца,
Шумит над нею дуб зеленый,
Внизу о камни море плещет.

Ночной порой по темным волнам,
Раскинув бороду седую,
Плыл царь морской, считая звезды;

Он из-за шума слышал голос
И видел, старый, как царевна
Метнулась с берега крутого.

Рукой чешуйчатой ударил,
До дна буруном вспенил волны,
Увлек на дно красу царевну.

Вставало солнце из-за тучи,
В царевнин терем заглянуло,
Был тих и пуст царевнин терем.

Царевна дверь не притворила,
Пролетом ветер скрипнул дверью.
Был тих и пуст царевнин терем.

Дуб прошумел зеленым шумом
И стукнул веткой над оконцем.
Был тих и пуст царевнин терем.

На дне морском дворец хрустальный,
А во дворце краса царевна,
И царь морской у ног царевны.

Вверху то прозелень, то просинь,
Вокруг все чудища, да рыбы,
Да девы с рыбьими хвостами.

Царевна спит, царевне снится:
«Опять он с нею, сокол ясный»… —
Все в серебре смеется море.

Но лишь пробудится царевна,
На перстень взглянет, сон свой вспомнит,
Слезами жгучими зальется.

И в гневе царь скликает ветры,
Вздымает волны словно горы
И корабли за днища ловит.

Далеко в пустыне моря
Спят глухие острова,
Там поет он, волнам вторя,
И душа его мертва.

В ночи ясных новолуний,
В ночи пьяной тишины
Он, созвав морских колдуний,
Славить девственность луны.

Совершает омовенье,
Шлет заклятные слова,
Правит чары и служенья,
Но душа его мертва.