Александр Рославлев: В башне

Раз король, нахмурясь тучей,
Захотел от пыток крови,
И тюремщика позвал.
Гневно бросив взгляда колючий
И надменно сдвинув брови,
Он тюремщику сказал:

«Там есть раб из непокорных
Нашей воле и поступкам,
За его вороний крик,
За суленье дней нам черных
Бить, и жечь, и этим кубком
Злостный вырезать язык.

Загалдели, притащили,
И, гоняя меж столами,
Жгли, до пяток оголя,
Остро с края наточили
Искро-блещущий камнями,
Древний кубок короля.

Вдруг погасли в люстрах свечи,
Вставши с факелом пылавшим,
Стал расти горбатый шут,
Выше, шире горб и плечи,
Горб под сводом, задрожавшим…
Взвыли падают, ползут.

Нет спасенья, все закрыто,
В окна бросились, на стену,
В тесноте сбивают с ног.
Под стеной, шумя сердито,
Высоко взметая пену,
В скользком рве бежал поток.

В пене волн скала крутая,
Под скалой высокий грот;
В нем волшебница морская
День и ночь тумань прядет…

То длиннее, то короче,
Волокно за волокном,
Бледен лик, сомкнуты очи,
Дышит грудь тревожным сном.

Что ей снится, чем томится?
Отчего она бледна?
Знает ветер, знают птицы,
Знает каждая волна.

Носят молвь, друг другу вторя,
Но нельзя ее понять,
И волшебной тайны моря
Никому не разгадать.

Все прядет… сомкнуты очи,
Дышит грудь тревожным сном,
То длиннее, то короче,
Волокно за волокном.

Усталое солнце на склоне,
Медленно тонет расплавленный щит,
Герцог, безумный, в железной короне
У входа в свой замок на страже стоит.

В замке пустынно,
Чуть шевелится на башне трава,
Тени ложатся уродливо-длинно,
Ласточки вьются над плесенью рва.

Усталое солнце на склоне,
Отблеск рубиновый в море разлит,
Герцог, безумный, в железной короне,
Герцог, безумный, на страже стоит.

Есть за морем город странный,
В заколдованной стране,
Белоцветный и туманный,
Затонувший в тишине.

Там не гаснет неизменный,
Истомленный лик луны,
Каждый там, навыки пленный,
Видит сладостные сны.

Там часы не мерят годы,
Не торопят ход минут,
И таинственные воды
Не дрожать и не текут.

Там застывшие растенья
Не меняют высоты,
Там все тени без движенья,
И без жизни все черты.

Путь туда далек и страшен
В шуме ветра и валов,
Мимо трех зловещих башен,
Трех — змеиных островов.

Ночью озеро молчит,
Месяц в озеро глядит,
Лебеди гуляют,
Три царевны, три сестры,
В блеске месячной игры
Игры затевают.

Ночью озеро молчит,
Месяц в озеро глядит,
Тихо серебрится.
Гаснет месяц на заре,
Говорить сестра сестре:
«Нам пора, сестрицы».

Улетают в терем свой,
Прилетают в золотой,
Сбрасывают перья.
Очи — ясны-небеса,
Занебесны голоса,
Чудо-ожерелья…

В полдень в терем золотой
Входить витязь молодой,
Входит и смеется.
И, какой из них черед,
Ту он за руку берет,
С тою остается.

Смята жаркая постель,
Запылали кудри — хмель…
Красное веселье…
Шепчет дева: «Чур меня»
Знает, властнее огня
Чары ожерелья.

Сгинул витязь, в тенях сад,
Сыплет яхонты закат
Из полы узорной.
«Нам пора, сестрицы в путь».
И купают белу грудь
В синеве просторной.

День и ночь шумит, как пьяный,
Непроглядный, старый бор,
В том бору среди поляны
Тканый золотом шатер.

У шатра скакун ретивый
Бьет копытом, машет гривой,
А в разубранном шатре
Мертвый витязь на ковре.

Темной полночью жар-птица
Прилетает в шумен бор,
Мечеть искры и садится
С долгим криком на шатер.

Стонет витязь, содрогаясь,
Мутным взглядом озираясь,
Поднимается с ковра
И выходит из шатра.

Ногу в стремя и за птицей.
Ярый топот, свист крыла,
Пляшут красные зарницы,
Пляшут сосны, пляшет мгла.

Хлещут ветви по шелому,
Ни моргнуть коню лихому;
Но едва забрезжит свет,
Бел шатер, а птицы нет.

Входить витязь. Бездыханный
Упадает на ковер.
И шумит, шумит, как пьяный,
Непроглядный, старый бор.