Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Как листья мертвые в лесу,
Что вдоль ручья лежат,
Когда побеги снег накрыл,
И филины кричат,
И в мерзлой чаще воет волк
И жрет своих волчат».

«Вот страх-то! — бормотал Рыбак! —
Господь, не погуби!»
«Греби»! — Отшельник приказал
И повторил: «Греби!»

Челнок подплыл, но я не мог
Ни говорить, ни встать.
Челнок подплыл. И вдруг воды
Заволновалась гладь.

В пучине грянул гром [115] В пучине грянул гром… — По всей видимости, реминисценция из «Божественной комедии» Данте («Ад», 137–142). , вода
Взметнулась в вышину,
Потом разверзлась, и корабль
Свинцом пошел ко дну.

Остолбенев, когда удар
Сотряс гранит земной,
Я, словно семидневный труп,
Был унесен волной.
Но вдруг почувствовал сквозь мрак,
Что я в челне, и мой Рыбак
Склонился надо мной.

Еще бурлил водоворот,
И челн крутился в нем.
Но стихло все. Лишь от холма
Катился эхом гром.

Я рот раскрыл — Рыбак упал,
На труп похожий сам.
Отшельник, сидя, где сидел,
Молился небесам.

Я взял весло, но тут малыш
От страха одурел.
Вращал глазами, хохотал
И бледен был как мел.
И вдруг он завопил: «Го-го!
На весла дьявол сел!»

И я на родине опять,
Я по земле могу ступать,
Я вновь войду в свой дом!
Отшельник, выйдя из челна,
Стал на ноги с трудом.

«Внемли, внемли, святой отец!»
Но брови сдвинул он:
«Скорее говори — кто ты?
И из каких сторон?»

И тут я, пойманный в силки,
Волнуясь и спеша,
Все рассказал. И от цепей,
От страшной тяжести своей
Избавилась душа.

Но с той поры в урочный срок
Мне боль сжимает грудь.
Я должен повторить рассказ,
Чтоб эту боль стряхнуть.

Брожу, как ночь, из края в край
И словом жгу сердца
И среди тысяч узнаю,
Кто должен исповедь мою
Прослушать до конца.

Какой, однако, шумный пир!
Гостями полон двор.
Невеста и жених поют,
Подхватывает хор.
Но, слышишь, колокол зовет
К заутрене в собор.

О Брачный Гость, я был в морях
Пустынных одинок.
В таких морях, где даже Бог
Со мною быть не мог.

И пусть прекрасен этот пир,
Куда милей — пойми! —
Пойти молиться в Божий храм
С хорошими людьми.

Пойти со всеми в светлый храм,
Где Бог внимает нам,
Пойти с отцами и детьми,
Со всеми добрыми людьми,
И помолиться там.

Прощай, прощай, и помни, Гость,
Напутствие мое:
Молитвы до Творца дойдут,
Молитвы сердцу мир дадут,
Когда ты любишь всякий люд
И всякое зверье.

Когда ты молишься за них
За всех, и малых и больших,
И за любую плоть,
И любишь все, что сотворил
И возлюбил Господь».

И старый Мореход побрел, —
Потух горящий взор.
И удалился Брачный Гость,
Минуя шумный двор.

Он шел бесчувственный, глухой
К добру и недобру.
И все ж другим — умней, грустней —
Проснулся поутру.

Как розан вешний, Юлия цвела —
Прекрасна, добродетельна, мила.
Поэты прелестям ее дивились,
Поклонники, как божеству, молились;
Но лишь один из них ответный пыл
В разборчивой девице заронил —
Блестящий Флорио, повеса юный,
Взлелеянный Венерой и Фортуной.
Еще уста красавицы хитрят,
Но жест и взгляд о страсти говорят;
Тут Флорио, предчувствуя победу,
Заводит о супружестве беседу
И радости, что дарит Гименей,
Живописует вдохновенно ей;
Минута та последних колебаний,
Что лишь согласье делают желанней!
Вот на колени с пылкостью двойной
Пред ней он падает… Но боже мой!..
О феи, покровительницы мосек!
В какую сторону глядел ваш носик?
Зачем вы не успели как-нибудь
В последний миг щеночка оттолкнуть?
Как допустили вы, чтоб тушей всею
Влюбленный мопсу сверзился на шею?
О, злобный рок! Подъемля к небу взор,
В котором только грусть, а не укор,
Несчастный взвыл в тоске неутолимой —
И пал у ног хозяйки недвижимый.
Дух отлетел — остался только прах…
Гнев и печаль у Юлии в глазах;
На Флорио они должны пролиться,
Мгновение — и буря разразится!
Но бури он бежал — поклявшись впредь
Щенят в соперниках не потерпеть!
Он вскоре занялся другим предметом, —
И ничего не потерял на этом.
Бедняжка Юлия! Что делать ей?
Увы! О злополучнейший из дней! —
Утрачены в единый час прескверный
И преданный жених, и мопсик верный!