Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Четыре разных времени в году.
Четыре их и у тебя, душа.
Весной мы пьем беспечно, на ходу
Прекрасное из полного ковша.

Смакуя летом этот вешний мед,
Душа летает, крылья распустив.
А осенью от бурь и непогод
Она в укромный прячется залив.

Теперь она довольствуется тем,
Что сквозь туман глядит на ход вещей.
Пусть жизнь идет неслышная совсем,
Как у порога льющийся ручей.

Потом — зима. Безлика и мертва.
Что делать! Жизнь людская такова.

Прекрасны луч заката и ракиты,
Округлые холмы и городок,
Но только сердце мучит холодок,
Как будто повторился сон забытый,
В бою с Зимой болезненной добыта
Бескровность Лета на ничтожный срок.
Здесь даже звезды небесам не впрок —
Все так бездушно! И душа убита:
Кто, как Мидас, способен полюбить
Реальность Красоты, не облаченной
Убогим вымыслом в наряд мертвящий?
0 Бернс! Тебя я славил, восхищенный,
Но в этот час исчезни, дух парящий —
Твой край родной я вынужден чернить.

Старуха Мэг цыганкой
Была, и с малых лет
Постелью вереск ей служил,
А домом — целый свет.

Вином — роса на лепестках,
Свечой ей месяц был,
А книгами — надгробья
Заброшенных могил.

Ей были братьями холмы
И ель была сестрой,
И вольно ей жилось с такой
Веселою семьей.

Пускай не жирен был обед,
И, отходя ко сну,
Ей вместо ужина глазеть
Случалось на луну.

Но по утрам зато всегда
Вила венки она
И песни пела по ночам,
Гуляя допоздна.

И, в темных, старческих руках
Стеблями трав шурша,
Она циновки для крестьян
Плела из камыша.

Как амазонка, Мэг была
Высокой и прямой,
Носила рваный красный плащ
И летом и зимой.
О боже, бедный прах ее
Да обретет покой!

Прожившему так мало бренных лет,
Мне довелось на час занять собою
Часть комнаты, где славы ждал поэт,
Не знавший, чем расплатится с судьбою.

Ячменный сок волнует кровь мою. [515] Ячменный сок волнует кровь мою. — Намек на знаменитую балладу Бернса «Джон Ячменное Зерно».
Кружится голова моя от хмеля.
Я счастлив, что с великой тенью пью,
Ошеломлен, своей достигнув цели.

И все же, как подарок, мне дано
Твой дом измерить мерными шагами
И вдруг увидеть, приоткрыв окно,
Твой милый мир с холмами и лугами.

Ах, улыбнись! Ведь это же и есть
Земная слава и земная честь!

Как сладко полем проходить, где веет тишиной,
Где слава одержала верх в бою за край родной,
Иль — вересковой пустошью, где был друидов стан,
А нынче мох седой шуршит и царствует бурьян.
Все знаменитые места бессчетно тешат нас,
О них сказанья повторять мы можем сотни раз,
Но сладостней отрады нет, неведомой дотоль,
Чем иссушающая рот, божественная боль,
Когда по торфу и песку волочится ходок
И по кремням прибрежных скал бредет, не чуя ног,
Бредет к лачуге иль дворцу, дабы воздать поклон
Тому, кто вживе был велик и славой умерщвлен.
Багульник трепеща вознес лучистые цветы,
И солнце песенке юлы внимает с высоты,
Ручьи лобзают стрелолист у плоских берегов,
Но медленных, тоскливых вод невнятен слабый зов.
Закат за черным гребнем гор потоки крови льет,
Ключи сочатся из пещер, из темных недр болот,
Как бы дремля, парят орлы средь синевы пустой,
Лесные голуби кружат над гробовой плитой,
Но вечным сном заснул поэт, и вещий взор ослеп, —
Так пилигрим усталый спал, найдя в пустыне склеп.
Порой, — душа еще дитя, что мудрости полно,
Но сердце барда мир забыл, вотще стучит оно.
О, если б снова мог прожить безумец полдень свой
И до заката опочить, но все пропеть с лихвой!
Он в трепет бы привел того, чей дух всегда в пути,
Кто колыбель певца сумел на севере найти.
Но краток срок, недолог взлет за грань тщеты земной,
Из жизни горькой и благой, в надзвездный мир иной;
Недолог взлет и краток срок, — там дольше быть нельзя,
Не то забудется твоя скудельная стезя.
Как страшно образ потерять, запомненный в былом,
Утратить брата ясный взгляд, бровей сестры излом!
Вперед, сквозь ветер! И вбирай палящий колорит;
Он жарче и мощней того, что на холстах горит!
Виденья прошлого живят былую смоль кудрей,
Седины скудные ярят и гонят кровь быстрей.
Нет, нет! Не властен этот страх! И, натянув канат,
Ты счастлив, чуя, как рывком тебя влечет назад.
Блажной, на водопад воззрев, ты в следующий миг
Заметы памяти твоей уже почти постиг;
Ты их читаешь в царстве гор, пристроясь на углу
Замшелой мраморной плиты, венчающей скалу.
Хоть прочен якорь, но всегда паломник в путь готов,
Он мудрость в силах сохранить, бредя в стране хребтов,
И зыбку гения сыскать, средь голых, черных гор,
И не сомкнуть глаза души, не замутить свой взор.