Николай Алл - Русская поэзия Китая - Антология

томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,
и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.
И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,
укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,

и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность,
и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,
и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,
и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный.

Сел на рельсы, вытянувши ноги.
Дать тебе бы хлеба с огурцом,
Стал бы ты бродягою с дороги —
Дезертиром, пьяным босяком!

Я — на свист, разгульною бабенкой
На закате ветреного дня
Пробиралась бы в траве сторонкой,
Бусами и песнею звеня.

Поцелую, обовью косою,
Чтобы кровь пожаром залила, —
Любо станет с бабой молодою,
Что от мужа к босяку пришла.

Муж — в очках и в новеньких сапожках
Будет в праздник книжицу читать.
Выйдет и покличет из сторожки,
А потом отправится искать…

С кузнецами мы в траве высокой.
Притаившись, пугано замрем.
Муж покличет и пройдет далеко,
И очки блеснут на нас огнем.

А потом вернется хмурый-хмурый,
Рыжий ус со злобой теребя,
Сядет на завалинку, где куры,
Будет ждать, цигарку закуря…

А когда падут на травы росы,
Загорятся звезды в небесах,
Я вернусь хмельной и безголосой,
С пылью и соломой в волосах.

Оттаскает за волосы — снова
Убегу назавтра же в закат, —
Где пасутся и мычат коровы,
А на рельсах ждет меня солдат!

Только у русской старушки такое
В талию старенькое пальтецо.
Шляпа немодного давно покроя,
Ненарумянено совсем лицо.

Сядет в трамвай, посмотрит на лица,
Отведет смущенно взгляд на окно.
Я спрошу о здоровье — вся оживится,
Как будто ждала вопроса давно.

Подъедем к фабрике — бежит в волненьи:
— Знаете, все-таки б не опоздать!
Приходит и ждет, опять с нетерпеньем
Смотрит на часики: скоро ли пять?

Солнце и душно. Гудят трамваи,
А женщины тихо и молча шьют.
— У нас ведь в России, и там, в Китае,
Сейчас морозы, не то что тут!..

Пришивает кружево к платьям детским,
В фуфайке, согнувшись, в очках, у окна…
— А дома, — шепчет, — больна невестка,
Опять без меня в постели одна…

— Бабушка, вам бы в теплую горенку
С тихой лампадкой да нянчить внучат!..
— Знаю, что были бы… Да умер сын Боренька,
В Сибири убит он как белый солдат.

Серый залив. Ветер, прибой.
Ярость сирены на маяке.
Стелется низко туман над водой.
Чайки, нахохлясь, сидят на песке.

Белая шлюпка, и парус белый
Гнется под ветром — не хочет свернуть
Кто-то, спортсмен или просто смелый,
Любящий бурю и дерзкий путь.

Холодно белым продрогшим чайкам —
Больше не носятся над водой.
Словно цветами, покрыта лужайка
Белыми стайками — одна к одной.

Маленький краб уползает от палки…
Милый, не бойся, ведь я не страшна;
Ты на земле только славный и жалкий,
Ты здесь один, и я здесь — одна.

В старой гостинице скрипят половицы,
А под окном — олеандры в цвету.
Белый хибачи соседки дымится…
Завтра я буду уже в порту.

Мне из окна видны крыши кумирен,
Сосен зеленых плоская тень.
Так вот проходит, созвучно-мирен,
Этот японский осенний день.

С улицы слышен звук самисена,
В грустной мелодии слезы дрожат…
Пусть даже слышат старые стены —
Мне не вернуться уже назад…

Я уезжала веселой, весенней.
Завтра, быть может, на вашем столе
Розы увянут — мой дар последний,
И уж другая станет милей.

Можно ли сердцу сильнее сжаться
В горечи дум, слез и любви?..
Кто теперь нежно согреет пальцы
Похолодевшие мои?

Ранней весной цветет вишня,
Голубой далью — неба край;
В простые четверостишья
Нежность собрал Китай.

Лепестки легли на лике,
Черен в узком разрезе глаз.
Разве скажешь — губы дики.
Не целованные не раз.