Геннадий Жуков - Стихи

2.

…Холодно, а кровь
Уже не греет, лишь в печаль,
Лишь в крик, лишь в шепот невзначай
Уходит с выдохом любовь,
Пока учусь играть на флейте.

…Не моя вина:
Еще не выпита до дна
Святая эта флейта, но
Уходит с выдохом вино,
Пока учусь играть на флейте…

Слышишь, как это звучит: па-па-рам, па-рам?
Звуки двоятся в ночи по парам, парам…
Лишь сквозняк — со мной в одном ключе —
В ключ свистит, нахохлясь на плече,
Но иссяк мой утомленный ключ
В черной флейте.

Холодно, любовь
Уходит — как сквозь пальцы — звук.
(Кого же я просил: мой друг,
Хоть для страданий, хоть для мук
Мне флейту полную налейте?)

3.

Ах, быть поэтом ветрено и мило,
Пока еще не кончились чернила,
И авторучка ходит на пуантах
Вслед музыке печали и любви,
И образа талантов в аксельбантах
Преследуют с осьмнадцати годов
Всех девочек… Ты к этому готов,
О, мой собрат, ходящий в музыкантах?

Ах, быть поэтом ветрено и мило!
Но ради всех святых, таи,
Что уж давно окончились чернила,
Что флейта рот истерла до крови.
Что флейта? — флейта — продолженье горла.
А в горле — в горле — музыка прогоркла.
Там вопль один протяжный. Ну и что же?
Держи в руках отверстый вопль — до дрожи,
Держи в руках, пока не лопнет кожа —
Все быть должно на музыку похоже.
И даже смерть. Ее споют потом…

А девочкам — в бирюлечках и бантах —
Ты накарябай лопнувшим ногтем,
Что авторучка ходит на пуантах.
И будь поэтом. Ветреным притом.

Вначале яблоко… Здесь возникает плод
Из ничего, из света, из причины.
Она его торжественно берет
И проникает в плоть до сердцевины.
Вначале яблоко… Я помню этот жест
В тот смутный день судилища Париса.
О, как она свой приз достойно съест,
Раскинувшись под сенью кипариса,
И вытряхнув три сердца на ладонь,
Сердца опустит в жертвенный огонь…
Вначале яблоко… Я помню вкус его
И запах на губах, и то мгновенье —
Грехопадение и грехоискупленье —
И низость всех времен и торжество.
…Библейские глаза твои люблю
За страстный час, за изгнанность из рая,
За то, что, холодея, обмирая,
Я путь земной — как путь земной терплю.
Брось в гроб мне яблоко —
Когда промерзший ком
О крышку приколоченную стукнет,
Когда последним сдавленным глотком
Моя душа кого-нибудь аукнет,
Когда окликнет Нечто и Ничто
Из вечной глубины, из глуби тленной:
«Ты был?». Я предъявлю его Вселенной:
«Я был. Оно надкушено Еленой.
Я был и был знаком…»

Не тесны ли тебе, моя девочка, эти объятья?
Потерпи, моя девочка, я уже годы терплю.
Я одену тебя по весне в белоснежное платье.
Я тебе по весне белоснежное платье сошью.

А по осени ткань раскрою и затею заботу.
И к зиме приодену в затейливый теплый наряд.
Ты не зябни, душа, нам с тобою опять на работу —
Куда люди зовут, куда теплые ветры велят.

Усажу я тебя на колени и струны настрою.
Ах, не надо б при людях, да век уж такой на дворе.
Не смущайся, уже мы помолвлены долгой молвою.
А венчать нас затеются только на смертном одре…

А закончится бал — мы еще раз споем под луною.
Как ни с кем я не пел и не плакал лет десять подряд.
Начинай, моя девочка, я подхвачу, я с тобою.
Но вот этой обиды вовеки тебе не простят.

А того, что мой голос, в семейные дрязги впряженный,
Этой ночью, как конь пристяжной, в твои дрожки впряжен,
Мне уже не простят мои милые нежные жены
И грядущие следом мужья моих преданных жен.

Продолжай, моя девочка. Я подхвачу. Я с тобою.
Те бессмертьем грозятся. А эти кончину сулят.
А устанем — в футляр запакуют и крышкой накроют.
Тебя в дом занесут. А меня занесут в листопад.

Скажут: «Экая жалость, один да один». И зароют.
И возложат бумажный венок, как размокший псалтырь.
И того не поймут, моя девочка — нас было двое,
Я и ты, моя верность — гитара, судьба, поводырь.

Сквозь дверь проступало дрожание света,
Шуршание платьев,
Волнение складок,
А воздух за дверью был розов и сладок,
Как в детстве в малиновых недрах буфета.

Как в детстве влекла меня сладкая сила
В тягучей истоме,
В дремучей истоме.
Я долго стоял, опершись о перила,
И чуял всем телом, что делалось в доме.
А там о стаканы звенели бокалы,
И чайные ложки
О чайные чашки,
А запах тянулся, как сок из баклажки,
И был он малиновый, розовый, алый…
Войду. Поскучаем один вечерок
Над блюдцем с вареньем — как некогда в детстве.
С опасною темой в ближайшем соседстве,
Где нужно не влипнуть, как муха в сироп.
Войду. И всего-то! — легонько толкнуть
Открытые двери, открытые дверцы
Открытого ясного женского сердца,
Внушавшего в юности темную жуть.
И главное — вдруг — за степенной гульбой
Случайно не вымолвить — вместо итога —
О том, что — до горечи! — сладкого много
И до беспокойства спокойно с тобой.
И главное — в речи пространной и длинной
Слегка намекнуть на семейный скандал,
Когда я в буфет набегал за малиной,
Но в праздник над полной тарелкой скучал,
Что главное — это, внушавшее жуть,
Запретное сердце, подобное чуду…
Но главное то, что я больше не буду
Все пробовать тайно, случайно, чуть-чуть.