Геннадий Жуков - Стихи

И мы взлетели ровно, как всегда,
И ровно закатились в никуда,
И кувыркнулись с чертовой кровати,
Пролили чай, и сели на полу,
И спали, хохоча, а те в углу
Проснулись и на нас во сне глядели
Так ровно, медленно, так, словно пели.
И были взгляды — звуки; и глаза,
Встречаясь взглядами — звенели.

2.
И дог из дальней комнаты пришел.
И видел дог, что это хорошо.

3.
А я сказал: Счастливая стезя!
Но я сказал: Послушайте, нельзя
Так жить на зависть тем, кто чередой
Стучится в дверь с очередной бедой.
И я сказал: Послушайте! Поэт
Должно быть, должен жить вослед
Тем, кто идет за ним; народ
Придет, и что он разберет
В бреду поэтов, медленно бредущих
По снам былых возлюбленных своих,
Чтобы утешить их во снах грядущих,
Чтоб этот вечный плач утих,
Сиротский плач утих?

4.
А он сказал: Должно быть, и во сне
Ты лайб на разухабистой сосне.
Ты хочешь быть любезен, аки тать
Под Муромом, и чувства пробуждать.
И он сказал: Мы бяше не вода
В разливе сглаза кровного народа,
И пашалык гугнивого урода
Нам паче чаянья — и это навсегда! —
Она — и я — и мы — все ты! И кода
Все об одном — о собственном сиротстве.
Мы, доки, буки веди два аза,
Мы, буки, веди, брат, но в первородстве —
Из нам и них туку наста песотстве.
И «домелю э ба иён» песотстве —
Слеза… Твоя сиротская слеза…

5.
Мы веди буки, брат, но в первородстве —
Твоя сиротская слеза.

Не уходи. Я жизнью заплачу
За твой побег…
Вернешься — не заплачу,
Не засмеюсь,
От ревности не вздрогну,
От боли от былой не закричу.

Любимая, все это не любовь!
Друзья поймут и все осудят снова.
Но выше понимания людского,
Любимая, вся эта нелюбовь!

Нам высший смысл ниспослан с высоты.
Смысл этой жизни странной и короткой,
Смысл жизни — жить!
Тебе я буду лодкой
Средь моря этой смертной суеты.

Как ты одна — печаль моя и страх —
Как ты пойдешь по этой глубине?
Когда плывешь — зачем ты не во мне?
Когда я пуст — зачем я на волнах?

Я помню, там, в каком-то там былом,
Былого не было, все было лишь сегодня.
Сегодня улица, и дерево, и дом.
И девочка- да, девочка — увы,
(Осьмнадцать было ей,
Что, собственно, не то же
Что восемнадцать, а — на век — моложе),
Однажды не сносила головы.

Мою ли голову несла тогда судьба,
Ее ли голову, но тайное пристрастье
К истокам первородного греха
Мы называли счастием — да, счастьем…
Хоть счастье, как мы помнили — борьба…

Все было чисто, искренне и мило:
Я брился полотенцем и без мыла,
Спал до полудня, ел, что бог пошлет.
Бог посылал в лице, ну, скажем, тещи —
Ни искушенье, ни святые мощи,
А всякое клубничное с малиной
И прочее — для дочери любимой,
Что в эти годы только и идет впрок и не впрок,
О да! ученья ради,
И что нам только почта ни несла! —
Плодов заморских нежные тела
Когда десятком, а когда по паре,
А чаще же в едином экземпляре,
Поскольку, знать, не ведала она,
Ну, скажем, теща, что ее ребенок
Едва-едва из бантов и пеленок,
И, Боже мой! Любовница! Жена!
Наложница! Возлюбленная! Право…
Любовь в те годы — детская забава.

Я помню там, в каком-то там былом,
Былого не было. Все было лишь сегодня.
Сегодня улица, и дерево, и дом…
И дерево! Да, дерево, не сводня,
А дерево, словно свеча Господня,
Нас каждой полночью венчало в доме том.

Во тьме светилась женщина нагая,
И дерево, к ней ветви простирая,
Одаривало ломким серебром.
И помню я, как юная Даная
Смеялась, эти слитки отвергая,
Укрывшись моим стареньким плащом.
Я помню там, в каком-то там былом…

В ином оно мне явится иным:
Отвесно восходящее, как дым
В безветрии, в бесстрастности высокой
Оно летит, летит у самых окон…
Но не серебряным, а пепельно-седым
Мне видится все тот же летний тополь,
Но не серебряным, а пепельно-седым.

1.
Ночи беззвездной литая десница
Гулкою чашей лежит на глазницах.
Спичку зажгу — все легче, все лучше! —
Опознавательный факел заблудших.
Черное небо все глуше, все ниже.
Агнец в подпалинах рыжих
Дрожит меж ладонью и сердцем, как дека дутара.
То к сердцу, саднящему, словно саднящая рана,
Прильнет исступленно,
То дрогнет и ринется прочь.
И кличет, и кличет надменную мглу:
— Где моя мама? — Кто моя мама?
…Ушла на закат отара. Ночь.
Ночь гулкою чашей лежит на глазницах.
Коня моего умыкнула степная весна —
На травах настоянных, пьяных кровей — кобылица!
Не тронь меня, агнец,
Хватит с меня чабана.
Не тронь меня, агнец тихий, не тронь!
Не тронь меня, агнец — ушла на закат отара.
Лежу в чабреце, как обломок кентавра —
Сбросил меня конь!