Письма из города. Трапеза
Подвалом влажным и тугой табачною золой
Подвалом бражным и густой асфальтовой смолой,
Опухшим выменем души и головой творца,
Промявшей плюшевый диван седалищем лица,
Утробным воем парных труб системы паровой
Клянусь, что это все — со мной. Да, это все — со мной:
Я гость на пиршестве немых, собравшихся галдеть,
Они ревели над столом, а мне велели петь
И заглушать вороний ор оголодавших душ.
…А лестница вела во двор, и там играли туш!
Там пожирали пиджаки карманные часы,
Глотали вяленых коров парсеки колбасы,
Глодал ступни свои плясун и — под кромешный крик —
Оратор — с пеною у рта — заглатывал язык.
…А дверь в огромный мир вела, и там играли марш.
И там пила тайгу жрала, разбрызгивая фарш,
И там впивался в недра бур коронкою вставной,
И присосавшийся насос пил земляной настой.
Я гость за трапезным столом, Где рвут мой теплый труп.
Я озираю этот дом, где я стекаю с губ,
Сочусь по выям, по локтям и по горжеткам дам
Кровавым соком. Я стократ разорван пополам,
И пополам еще сто раз. Я в дом зашел на час
И непрожеванным куском в зубах его увяз.
Клянусь, что это все со мной, Все наяву, все здесь.
Клянусь, что правду говорю, и буду землю есть.
И род людской, что Землю ест, не умеряя прыть,
Обязан — пусть с набитым ртом — но правду говорить.
А правда жестче горных руд и горестней песка,
А правда соли солоней трясин солончака:
Здесь некто мыслил о птенце, а сотворил толпу.
И мы беснуемся в яйце и гадим в скорлупу.
Песня шута [1] Вильям Шекспир, «Двенадцатая ночь». Перевод С. Я. Маршака.
Когда еще был я зелен и мал, —
Лей, ливень, всю ночь напролет! —
Любую проделку я шуткой считал,
А дождь себе льет да льет.
Я вырос, ничуть не набравшись ума, —
Лей, ливень, всю ночь напролет! —
На ключ от бродяг запирают дома,
А дождь себе льет да льет.
Потом я, как все, обзавелся женой, —
Лей, ливень, всю ночь напролет! —
Ей не было сытно и сухо со мной,
А дождь себе льет да льет.
Хоть годы меня уложили в постель, —
Лей, ливень, всю ночь напролет! —
Из старого дурня не выбьете хмель,
А дождик все льет да льет.
Пусть мир существует бог весть как давно,
Чтоб дождь его мог поливать, —
Не все ли равно? Представленье дано,
А завтра начнется опять!
Если в этой пустыне нет путника, кроме меня,
То кому передам я все то, что влачу за плечами?
Если в каждом ауле лишь дети мои и родня,
То кому же поведать семейные наши печали?
Если каждое слово звучит на родном языке,
Как узнаю — богат ли язык у родного народа?
Если только пять пальцев на каждой руке,
То насколько меня обсчитала природа?
Если сестры красивы, а сестрам подобны цветы,
А цветы затмевает, в цветах утопая, подруга,
Кто цветок принесет мне с далекого луга,
Чтоб запомнил, что нету иной красоты?
Если сердце одно — как возлюбленной каждой отдать?
Если мало мне рук — как любимых детей обнимать?
Если мало мне пальцев — как струны заставить звучать
В лад с душой, что — как дерево — высохнет, стоя
Без ответа небес?
Кто мне скажет: «Утешься, акын.
Во вселенной все — так. И не будет иным» —
Чтобы стал я спокоен?
На какой-то ветреной-ветреной дальней планете
Привязалась девочка к ветру, а он — только ветер.
Только буйный ветер — как хочешь его обнимай.
Налетит, нашепчет — как хочешь его понимай:
«баю-бай… баю-бай…»
Уж не знаю, что там с тем ветром у ней получилось.
Не случилось что-то, а может быть, что-то случилось.
Потерялся ветер. И с ветром такое бывает.
Непонятно только… Но кто их — ветра — понимает?
И не знаю, что там — в безветрии — ей не хватало,
Только эта девочка — ветреной девочкой стала.
Все искала ветер, шептала в похожие спины:
— Обернись, мой ветер! —
А он обернется мужчиной.
Как-то пролетала сквозь облако с тайной улыбкой —
Привязалось облако к девочке тайною ниткой.
(Просто улыбалась — по ветру — иль так, без причины).
Привязалось облако ниточкой из сердцевины.
Вот такая музыка: девочка — облако следом
Августином — голубем — ангелом — просто соседом.
Обнимать пыталось. Да облаку — как обнимать?
Понимать пыталось. Да девочку — как понимать?
Напевает что-то… Как хочешь ее понимай:
«баю-бай… баю-бай…»
Читать дальше