Константин Ваншенкин - Музыка из окна

Отбросьте неясные слухи,
Завалы словесной трухи.
Но ведь этой глупой старухе
Тогда посвящали стихи.

Со своим громоздким краном
По столице кочевал,
Памятники корчевал,
Что поставлены тиранам,
Бил по стенам, как тараном:
Помешала — наповал.

И над каждым котлованом
Рос, на смену деревянным,
Новых стен девятый вал.

Больной безмерно утомил,
Что вдруг случается с больными,
Когда не остается сил
Их видеть и возиться с ними.

Но в воскресенье поутру
Ей показалось это дико.
Шумели ветви на ветру,
А на душе все было тихо.

И раздражение больным
Исчезло. Возвратилась жалость.
Теплом повеяло былым,
Но безотчетно сердце сжалось.

Сказали: — Пора прощаться! —
И в хлынувшей тишине
Печально друзья стояли,
С ним словно наедине.

А женщины, провожая
Поэта в последний путь,
Отталкивая друг друга,
Валились ему на грудь.

Вот ведь как! Судьба не сахар.
Но заплакать нету сил.
По ошибке инкассатор
Живописца застрелил.

Тот подумал у «Арагви»,
Что пред ним стоит такси,
Начал дергать дверь — а разве
Мало дури на Руси?

Жизнь потеряна задаром,
А ведь как была нужна!
Над московским тротуаром
Траурная тишина.

И над северной деревней,
Где усопший был рожден,
Плачет высь порою летней
Тихим меленьким дождем.

Бабки, этот дождик видя
Над холодной рябью рек,
Говорят о том, что Витя
Был хороший человек.

…И различил на путях,
Глядя вперед отрешенно,
Слабо дрожащий впотьмах
Свет хвостового вагона.

Кто-то оставил состав,
Как оставляют телегу
В поле, беспечно устав
И приготовясь к ночлегу.

Разные есть рубежи.
Внемля смертельному свисту,
Крикнул помощник: — Держи!
Тут своему машинисту.

Это на их языке
«Затормози!» — означало.
Но в роковом тупике
Время составы сближало.

Спали и в этом, и в том.
Как под большим напряженьем
Словно гигантским кнутом,
Било второй торможеньем.

С полок посыпались все
В стоне напрягшейся стали…
В первом, где стекла в росе,
Люди по-прежнему спали.

Поле. Туманный прокос.
Ночь. Деревушка над склоном.
Замерший электровоз
Рядом с последним вагоном.

И бесконечная дрожь,
Что не давала усесться…
Остановившийся нож
В двух миллиметрах от сердца.

Через жестокий гребень лет,
Из тех долин, где все так мило,
Как облако через хребет,
Жизнь явственно перевалила.

Не удержалось, нам назло,
То облако на перевале,
А вниз неспешно поползло,
Как мы не раз подозревали.

…Вы недостаточно мудры,
Что все ж простительно поэту:
Вы — по ту сторону горы,
А мы теперь уже по эту.

Высокая ода
Санбату военной страды.
Зеленки и йода,
И крови остывшей следы

На рваной простынке,
На прежде стерильном бинте,
В простенке, на синьке
Рассвета, на ближнем кусте.

И запахи гноя,
И отзвуки передовой,
И пуля, что, ноя,
Над самой прошла головой

Хирурга, чей скальпель
Решает солдата судьбу…
И точечки капель
Еще у обоих на лбу.

Отмеченный войной
На смертных берегах,
Он был то на одной,
А то на двух ногах:

То палкой мерил шлях,
Вернее, тротуар,
А то на костылях
Мелькал, еще не стар.

Он возникал вдали,
Без очереди лез…
Сутулят костыли,
Стройнит ножной протез.

В голубом берете старый дед
Возится на огороде.
В остальном он, собственно, одет
Как обычно вроде.

Может быть, десантником служил,
Когда был он в силе?
Но любой поправит старожил,
Что тогда такое не носили.

Приглушенный памяти набат
Слышен неустанно…
Но вернулся внук пять дней назад
Из Афганистана.

Потому-то, солнышком согрет,
Все денечки эти
Шебаршит у дома старый дед
В голубом берете.