Иван Рядченко - Время винограда

Но ты, джигит,
не стань седым и хмурым,
гони коня
во всю лихую прыть —
чтоб молодость
неслась навстречу бурям,
чтоб нам ее
за робость
не корить!

Снег падал на склоны Домбая.
Мы шли к подвесной не спеша.
Казалось, у всех голубая,
как ясное небо, душа.

А горы вздымались громадой.
Легонько поскрипывал трос.
Попался навстречу лохматый,
заметно хромающий пес.

Не лез к нам и зубы не скалил.
На счастье, нашлась колбаса,
и мы на ходу приласкали
того беспризорного пса.

Вершина в тумане исчезла,
но мы, отрешась от земли,
вскочили в бегущие кресла,
и кресла нас ввысь понесли.

Мы мчались в пристанище бога.
По вдруг я забыл про мороз:
под нами по снегу отрога
бежал верноподданый пес.

Бежал он, из сил выбиваясь,
упрямо, по брюхо в снегу.
Я понял, что черную зависть
в себе подавить не могу.

На горном отроге Домбая
он падал и несся опять.
О, как он боялся, хромая,
с любовью своей опоздать!

Не верил, что миг будет кратким,
не верил в случайность дорог,
он с нами до верхней площадки
добрался — и медленно лег.

Вздымались бока то и дело.
С надеждой глядел он на всех.
И таял под ним ошалело
недавно постеленный снег.

Светлели небесные краски,
а мы опускали глаза.
И молча жалели о ласке,
предавшей хорошего пса.

Я никогда о том не пожалею:
поддерживая свой курортный сан,
паломники, мы ходим в галерею,
где властно не искусство,
а нарзан.

Покорные рабы часов урочных,
мы толпами стекаемся туда,
где под стеклом находится источник —
магическая добрая вода.

И у колонок, влагу подкачавших,
отвергнувшие сумрачность больниц,
мы приникаем к тонким клювам чашек,
как будто ртами кормим синих птиц.

Нарзан, нарзан, целительный и чистый,
пришедший из планетной глубины,
гордись, что рядовые и министры
перед твоим достоинством равны!

Коли погода вас не подвела
и на гору взбираться не обуза,
увидеть можно с Малого Седла
сияющую царственность Эльбруса.

Великая двуглавая гора,
пред нею все никчемно и убого.
Она стоит, как трон из серебра,
воздвигнутый для призрачного бога.

Как тут не слышать шороха времен,
не чувствовать возвышенность момента,
когда за все века на этот трон
не родило и небо претендента?

Но мой сосед, наверное, не трус,
хоть непохожий на героя сказки,
однажды поднимался на Эльбрус
в обыкновенной альпинистской связке.

Он целый час был выше всех громад
и видел мир с сиятельной вершины.
А в будни он читает сопромат
и пиво пьет, как многие мужчины.

Между пиков по ущельям
мчится речка Теберда.
То угрозой, то весельем
дышит горная вода.

Мимо умных речка мчится,
мчится мимо дураков —
говорливая сестрица
молчаливых ледников.

Дураки туги на ухо.
Умным слышится в тиши,
как бормочет речка глухо:
— Эй, послушай, не спеши!

Не глуши мой голос песней,
сам послушай Теберду —
охраню от всех болезней,
отведу твою беду.

Я скакала по ступеням.
Но не зря, круглей луны,
вечным пеньем и терпеньем
обкатала валуны.

Ставь костер на перекате
и свари в котле шурпу —
и тебе той встречи хватит
на столетнюю судьбу!

Меня на Храм заносит постоянно
не круг друзей, не зов пустой тщеты,
не сытая уютность ресторана,
а притяженье горной чистоты.

На высоте торжественно, как в храме.
Какая даль! Какая тишина!
Недаром мы наедине с горами
себя познать стараемся до дна.

А горы, гордо заломив папахи
и сбросив бурки черные долой,
забыв о подхалимстве и о страхе,
молчат на равных с небом и землей.

Ах, горы, горы! Стоя перед вами,
легко понять, как мы невелики…
Но вот и мы становимся горами.
К нам на виски сползают ледники.

Не страшен больше зуммер комариный,
конфетность лести, тщетность суетни,
и как вершины смотрят на долины,
так мы глядим на прожитые дни.