Тимур Кибиров - Стихи

Счастливо избежав заслуженной поронции, я понес едва ли не более жестокое наказание – целых два дня просидел взаперти, тоскливо глазея в окно, ловя и мучая бьющихся между стеклом и занавеской ос, читая «Путешествие к центру земли» и проклиная Монашку, а иногда, ожесточившись, и неумолимую Розу Васильевну.

Под крики «Штандыр!» и «Топор, топор, сиди как вор!», под топот за окном свободных и счастливых товарищей и товарок я, натурально, клялся отмстить заклятой врагине, и, к сожалению, многие из моих чудовищных планов были впоследствии претворены в жизнь.

Не исключаю, что на самом деле никакой такой «старорежимности» в Марии Николаевне не было, сейчас ее образ кажется мне вполне совместимым с какой-нибудь окуджавовской «комсомольской богиней» или «Гадюкой» А. Н. Толстого.

Но если тетя Фая и мое отроческое воображение были правы, то Монашке удалось-таки мне «показать», и ее отсроченная на шесть лет месть была страшна, сокрушительна и неотвратима. И уже не на два драгоценных летних дня, а на веки вечные я был заточен, и больше никогда меня не выпустили на эту улицу подухариться с дружбанами и подружками.

Потому что, приехав после шестого класса на каникулы, я обнаружил, что в тумбочке под телевизором среди родных и знакомых томов Малой советской энциклопедии, «Сказок народов Северного Кавказа», романа «Знакомьтесь, Балуев», «Школы» Гайдара и «Избранного» Пушкина, среди Расула Гамзатова и Кайсына Кулиева, «Братской ГЭС» Евтушенко и «Радиуса действия» Роберта Рождественского, рядом с «Васьком Трубачевым и его товарищами» и «Справочником садовода-любителя», между синим Жюлем Верном и коричневым «Айвенго» стоят четыре книги из выморочного имущества Монашки, невостребованные соседками и почему-то не прибранные книгочеем дядей Славой.

Одна была совсем ветхая, без обложки и первых 62-х страниц, и начиналась строкой

Да-да, это был, как я узнал годы спустя, несчастный Надсон, и выражение «Ах, красота эта страшная сила!» я узнал от него, а не от Раневской, также как и то, что

Рядышком стоял вполне еще крепенький первый том «Полного собрания сочинений Генриха Гейне в переводе русских писателей».

«С иллюстрациями проф. Тумана, Иогана Грота, К. Бауера и др.

Дозволено цензурою. Спб. 22 ноября 1899 г.»

И там были восхитительные картинки – с рыцарями, дамами, толстенькими купидонами, юношей, играющим на лютне среди ночного кладбища, и другим юношей, парящим на пышнокрылом коне и одновременно притискивающим не менее пышную, но явно невиннейшую деву. И там из русского плена брели два гренадера и, осердясь на грубоватость автора, негодующие кастраты запевали свои собственные смехотворные песни, и А. К. Толстой тщетно убеждал себя «забыть этот вздор и вернуться к рассудку», и Плещеев распускал напрасные нюни, и Лермонтов вечной женственностью русской сосны сообщал мистическую глубину эротическому восьмистишию.

Но дальше, дальше юный читатель!

Откроем следующую книжку:

«ЧТЕЦЪ-ДЕКЛАМАТОРЪ.

Художественный сборникъ стихотворений, рассказовъ и монологовъ.

Для чтенiя въ дивертисментахъ, на драматическихъ курсахъ, литературныхъ вечерахъ и т. п.

Declamatorium: Проза и стихи.

Сатира и юморъ.

С портретами писателей и артистовъ моск. худож. и императорских театр.

Изданiе 3-е, дополненное.

КIЕВЪ. Тип. Барского. Крещатикъ, № 40.

1907»

О, тут уж не ангелочки и цветочки!

Тут на виньеточках все больше змеи да фламинго, да сфинксы, да нетопыри, да какие-то призывно-извивные и порочно-бесплотные создания, да и сами-то писатели и артисты очень уж странные – и похожий на Арамиса К. Д. Бальмонт, и похожий на Ленина Поль Верлен, и похожая на Тому В. Мирра Лохвицкая (Жибер), и непохожие друг на друга бр. Адельгеймы.

А стихи-то, стихи – «Откровение дьявола», «Безглагольность», «Остров самоубийц», «Грезы безлунные» Ст. Пшебышевского, и венок, как выяснилось впоследствии, не очень правильных, но сладкозвучных сонетов, печально подписанный Дм. Усталый, и «О мой брат, о мой брат, о мой царственный брат, белокрылый, как я, альбатрос», и это, вот это: