РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
В рамках национального проекта «Читают все!»
Синхрон. Он меж печатными строками
Читал духовными „лазами
Другие строки…
Всероссийская телепремьера!
Синхрон. Вот жизнь Онегина святая!
Россия, которую мы потеряли!
Синхрон. Царей портреты на стенах,
И стаи галок на крестах,
Всегда возвышенные чувства
И муз возвышенных искусства!
Россия, которую мы обретаем вновь!
Синхрон. Придет, придет и наше время!
Ко благу чистая любовь
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит!
Россия Пушкина и Глинки,
Святителя Филарета
И фельдмаршала Кутузова!
Синхрон. Бренчат кавалергарда шпоры,
Летают ножки милых дам,
Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей.
НАША Россия!
Синхрон. Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений
Где равную тебе сыскать?
НАША Классика!
На НАШЕМ TV!
Синхрон. Онегин, верно, ждет уж нас!
«Евгений Онегин»!
Спонсор показа – пиво «Три толстяка».
В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его…
– Старуха! – закричал он в ужасе.
Пушкин
I
На самом деле – Мария Николаевна.
Монашкой ее прозвали дворовые дети, та самая «босоногая стайка», столь забавная и умилительная в кинофильмах студии им. Горького, и такая страшная в «Повелителе мух».
Дано было это прозвище скорее всего по аббревиатурному созвучию с именем-отчеством (как в «Республике Шкид»), но закрепиться на долгие годы оно смогло только потому, что зловещие и комические коннотации слова «монашка» (см. выше) идеально совпали с теми эмоциями, которые вызывала эта библиотекарша-пенсионерка у жизнелюбивых советских зверьков. Ни в какой «божественности» Монашка, конечно же, замечена не была, да никто из нас ей этого и не инкриминировал.
II
Насколько я помню, даже грубые намеки тети Фаи на то, что ее «гонористая» соседка была «из бывших», никак нас не волновали и не вызывали у юных ленинцев положенных условных рефлексов.
«Монашка» была просто синонимом слова «ведьма» – только еще страшнее, смешнее и непонятнее. Именно такой – таинственной, леденящей кровь и (в то же самое время) потешной, как Тарапунька и Штепсель, и была эта старуха.
III
(Нет, про тетю Фаю я все-таки должен рассказать, хотя бы в двух словах. Эта «кипучая и могучая» тетя в молодые годы служила вохровкой на какой-то воркутинской зоне (что вообще-то кажется мне странным, но так говорили все, включая саму Фаину). Ее будущий муж – дядя Руслан – в том же лагере отбывал срок, полагаю, впрочем, не по 58-й, а за нанесение каких-нибудь тяжких телесных повреждений. Там и встретились и полюбили друг друга наши герои.
Отдаю безвозмездно эту love story продюсерам сериалов на «НАШЕМ ТV!». Тут и возможность лишний раз помямлить о том, что «все не так просто и однозначно, хотя, конечно, кто спорит, были в нашей истории трагические страницы, но не стоит… еtc.», и блатной высоцкой романтики можно нагнать выше крыши для ностальгирующих по своей слободской юности рекламодателей.
А однажды я с ужасом и отроческим возбуждением подслушал рассказ о том, как тетя Фая сама себе сделала аборт заостренной веточкой фикуса (считалось, что это декоративное растение обладает таинственными свойствами, обеспечивающими благополучный исход незаконной операции). Тетю Фаю это однако не спасло, и пришлось вызывать скорую. Приехавшая врачиха пошутила так: «Ну и дама! На руках – маникюр, на ногах – педикюр, а в п. – фикус!»…
Ну извини. Я подумал, что это интересно.)
IV
Нос тонким и острым крючком, серебряная челка, круглые очки в тоненькой стальной оправе, допотопная панама и пожелтевшая толстовка (если только я правильно называю эту широкую и длинную полотняную блузу).
Плюс – беспомощная стародевическая гордыня и злобность.
«В общем-целом» – смесь колдуньи Гингемы, Фани Каплан из «Ленина в восемнадцатом» и постаревшей альтмановской Анны Андреевны.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу