Тимур Кибиров - Стихи

Раза два в месяц он буйствовал, гонял тетю Машу и со страшным грохотом и криком ритуально вышвыривал в окно старенькую радиолу.

На следующее утро он сокрушенно разговаривал с моим молчаливым и бесстрастным, как Чингачгук, дедом: «Борис Захарович, да я ж понимаю… Да гадом буду, Борис Захарович… Разве ж в этом дело, Борис Захарович!» – а потом принимался, надев очки, придававшие ему чрезвычайно комичный интеллигентский вид, починять «несокрушимую и легендарную» радиолу в окружении привлеченной волнующим запахом канифоли малышни.

Дебоши его были, вероятно, вполне безвредны, иначе трудно объяснить юмористическое спокойствие бабушки, когда дядя Жора, неисто во потрясая худыми руками, рычал: «Мария! Вернись, я убью тебя, Мария!», а Роза Васильевна, не отрываясь от стирки, увещевала буяна из нашего палисадника: «Жора, ну кто ж к тебе так пойдет, ну ты сам подумай?»

Был у Агнессы и другой сын, старший, судя по всему умственно неполноценный, во всяком случае бабушка неизменно с ласковой жалостью называла его «дурачком», но его «зарезали хулиганы» еще до войны.

А поразившие мое воображение факты агнессиной биографии были таковы.

Ну во-первых, она оказалась полькой. Думаю, нет никакой нужды напоминать тебе, какими культурно-эротическими обертонами (от «довольно стыдно мне пред гордою полячкой» до каэспэшного «ах пани-панове, тепла нет ни на грош», включая даже молодую Эдиту Пьеху) лучилось это слово для обитателей русско-советского мифопоэтического раздолья.

Сияния этому семантическому ореолу добавляло то, что в годы ее и бабушкиной молодости вела Агнесса образ жизни разгульный и шикарный, поведение этой «ясновельможной» обитательницы советских задворок было легче пуха, а белокурая и голубоглазая красота (в которую мне особенно трудно было поверить) могла вскружить самую крепкую мужскую голову.

И действительно, «вино и мужчины» были долгие годы ее «атмосфэрой», причем мужчины преимущественно двух опасных и прельстительных для советских поблядушек и «одесских романтиков» типов – или «начальничек-ключик-чайничек», подкатывающий на внушающей ужас служебной машине, или социально близкий ему «молодой жиган», тот самый, рифмующийся с Нальчиком, «роскошный мальчик» в костюме «элегантном, как у лорда».

«Пани Агнешка» – так называлась придуманная и уже зазвучавшая в моей пустой голове псевдоцветаевскими кимвалами, но, к счастью, так и не написанная поэма. Героиня этого сочинения, являясь помесью роковой Мурки с еще более мерзотной Лилей Брик, тем не менее вызывала у автора идиотские восторги своей «беззаконностью в кругу расчисленных светил» и должна была каким-то неведомым здоровой психике образом оправдать коварство Нади П., благоразумно выскочившей замуж на втором году моей службы.

Вовремя сообразив, что поэт Апухтин и безымянный композитор второй половины XIX века уже давно изобразили все эти глупости и пошлости в романсе «Пара гнедых», я охолонул и отправился дальше, по направлению к Пушкину, оплачивая прогоны и пересадки такими вот «золотыми снами».

Но кроме опасных и выгодных связей с «карающими мечами революции» и фиксатым ворьем Агнесса иногда, очевидно по абсолютной «слабости на передок», давала и мирным обывателям.

У бабушки во время войны снимал угол очкастый студентик по имени Муса, оказавшийся в ночь выселения балкарцев единственным представителем этого народа в нашем многонациональном дворе.

Вот этому невзрачному, но пылкому юноше (очевидно, совсем уж негодному к строевой службе) и дарила иногда свои роскошные ласки «бессовестная женщина». Ясно, что паренек, хлебнувши из «чаши сладострастья», мгновенно потерял голову от любви, восторга и бессильной ревности к «настоящим» мужчинам, чьи пьяные голоса он мог чуть ли не ежевечерне слушать за стенкой.

Когда за ним пришли, он, понятное дело, думал не о том, что его ожидает и что собственно происходит, а как безумный рвался проститься с Агнессой. Как ни странно, ему даже разрешили это и некоторое время терпеливо ждали, пока он все стучал в дверь и кричал: «Открой, пожалуйста, это я! Открой, пожалуйста, это я, Муса!».

Она не открыла.

Ох, Тимоха, Тимоха!

Не стыдно, а?

Как говорил описанный Ю. Гуголевым попутчик-татарин:

«Зачем, брат?

Не надо врат!»

Не надо, тем более в угоду такой дешевой литературщине.

Агнесса не открыла своему Меджнуну не из трусливой подлости, а просто потому, что ее этой ночью не было дома.