Тимур Кибиров - Стихи

High the vanes of Shrewsbury gleam
Islanded in Severn stream;
The bridges from the steepled crest
Cross the water east and west.

The flag of morn in conqueror's state
Enters at the English gate:
The vanquished eve, as night prevails,
Bleeds upon the road to Wales.

Ages since the vanquished bled
Round my mother's marriage-bed;
There the ravens feasted far
About the open house of war:

When Severn down to Buildwas ran
Coloured with the death of man,
Couched upon her brother's grave
That Saxon got me on the slave.

The sound of fight is silent long
That began the ancient wrong;
Long the voice of tears is still
That wept of old the endless ill.

In my heart it has not died,
The war that sleeps on Severn side;
They cease not fighting, east and west,
On the marches of my breat.

Here the truceless armies yet
Trample, rolled in blood and sweat;
They kill and kill and never die;
And I think that each is I.

None will part us, none undo
The knot that makes one flesh of two,
Sick with hatred, sick with pain,
Strangling – When shall we be slain?

When shall I be dead and rid
Of the wrong my father did?
How long, how long, till spade and hearse
Puts to sleep my mother's curse?

Был ли АСП стоиком?
Хотелось бы верить, что нет.
Хоть аргументы действительно веские.
Но уж звуки-то, музыка-то
Больно веселая…

Но кем творец «Гавриилиады»
В итоге уж точно не был,
Так это вольтерьянцем!

Я-то вообще подозреваю
(Хотя был уж за это осмеян
С высот историко-литературной учености),
Что Швабрин —
Во многом —
Злая сатира
На себя молодого:
«Невысокого роста,
С лицом смуглым и отменно некрасивым,
Но чрезвычайно живым».

Это, по-моему, сведение счетов,
Чтение с отвращением печальных строк,
Не смываемых слезами,
Лаконическое указание на то,
Что кичливый галльский цинизм
Также бессмыслен и беспощаден.

Впрочем, вполне достаточно
Упоительной истории
С щекотливым дворянином
Дюлисом!

См. черновики «1999» —
Как часто он дерзил Творцу,
Но все ж, товарищ, верь!
Ведь он фернейскому лжецу
Послал-таки картель!

'Tis spring; come out to ramble
The hilly brakes around,
For under thorn and bramble
About the hollow ground
The primroses are found.

And there's the windflower chilly
With all the winds at play,
And there's the Lenten lily
That has not long to stay
And dies on Easter day.

And since till girls go maying
You find the primrose still,
And find the windflower playing
With every wind at will,
But not the daffodil,

Bring baskets now, and sally
Upon the spring's array,
And bear from hill and valley
The daffodil away
That dies on Easter day.

В двадцатых числах мая,
Плюс-минус десять дней,
Бесстыдно загорая
На даче на своей,
Узришь ты цветик сей.

Малюсенький цветочек,
Голубенький такой!
Сорви его, дружочек,
Он представитель мой,
Ходатай пред тобой!

Ведь я такой же нежный,
Хотя не голубой,
И так же безнадежно
Цвету перед тобой,
Багровый и седой!

Сорви ж цветочек странный,
Вложи его в блокнот,
И пусть он, безуханный,
Меня переживет.
И – Ah! Forget me not!

Others, I am not the first,
Have willed more mischief than they durst:
If in the breathless night I too
Shiver now, 'tis nothing new.

More than I, if truth were told,
Have stood and sweated hot and cold,
And through their reins in ice and fire
Fear contended with desire.

Agued once like me were they,
But I like them shall win my way
Lastly to the bed of mould
Where there's neither heat nor cold.

But from my grave across my brow
Plays no wind of healing now,
And fire and ice within me fight
Beneath the suffocating night.

Вот так выбор – смертный хлад
Иль кабацкий блядский чад,
Липкий пот чужих перин
Или морга формалин!

Озверевший от жары,
Я бы вышел из игры,
Коль и впрямь, пока я жив,
Нет иных альтернатив.

Но поставить я боюсь
Снежной королеве плюс,
Потому что вспомнил тот
Гениальный анекдот:

«Сколько хочешь, глупый Кай,
Слово вечность составляй,
Но из Г, О, В, Н, О
Не получится оно!»

On Wenlock Edge the wood's in trouble;
His forest fleece the Wrekin heaves;
The gale, it plies the saplings double,
And thick on Severn snow the leaves.

'Twould blow like this through holt and hanger
When Uricon the city stood:
'Tis the old wind in the old anger,
But then it threshed another wood.

Then, 'twas before my time, the Roman
At yonder heaving hill would stare:
The blood that warms an English yeoman,
The thoughts that hurt him, they were there.

There, like the wind through woods in riot,
Through him the gale of life blew high;
The tree of man was never quiet:
Then 'twas the Roman, now 'tis I.

The gale, it plies the saplings double,
It blows so hard, 'twill soon be gone:
To-day the Roman and his trouble
Are ashes under Uricon.

За окнами ноябрь ярится,
Кружатся мокрые листы.
Мне впору снова взбелениться —
Мол, как же так, мол, где же ты?