Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Замечательным документом пережитого в сентябрьские дни 1939 года является стихотворение «От крова остается печь...» (№ 273), относительно которого автор колебался – присоединить его к законченному перед войной циклу «Притч» (состоявшему из 21 текстов) или начать им новый. В нем говорилось:

Победило решение «Притчи» продолжить, и этому стихотворению был присвоен «пограничный» двойной номер – 0 (22), где первая цифра направляла в сторону продолжения, а вторая, в скобках, сигнализировала о завершении довоенного цикла.

«Новая поэтика», о которой Гомолицкий сообщал А.Л. Бему, проявилась ярче всего как раз в продолжении «Притч». Ослабление в ней «архаической» струи сопровождалось сгущением «эзотеричности» высказывания, усложнением языка (отчасти вызванным реальными опасностями в условиях оккупации). Герметичность при этом сочетается с беспрецедентной оценочностью, горьким сарказмом и строгим аскетизмом, свидетельствующим о решимости покончить со всяческими поэтизмами – реликтами творческого и экзистенциального «благополучия», подвергнутого столь беспощадному осуждению в Арионе . Новый, второй цикл «Притч» (1942-1944), состоявший, как и первый (1936-1938), из 21 стихотворений (причем число это, несшее «магический» смысл, отсылало к «тарокам» 544 544 544 Отсюда концовка последнего стихотворения цикла, явившегося откликом на Варшавское восстание 1944 г.: беги танцующей походкой по скорпионам уголкам в колоду символов тасуясь в двумерность плоскую конца ), обладал еще одной формальной чертой – полный отказ от рифм, – образовывавшей резкий контраст к первому циклу. Радикальный перелом художественной системы, выразившийся во второй тетради, позволил впоследствии Гомолицкому утверждать, что второй цикл «Притч» создавался одновременно на двух языках – на русском и на польском, – да так, «что сейчас нет возможности распутать его семантические узлы» 545 545 545 Leon Gomolicki. Horoskop, str. 70. . Большинство притч второй тетради и несколько первой в (прозаическом) автопереводе помещены в книге Horoskop, а самые первые стихотворные автопереводы «Притч» были напечатаны автором уже в конце 1950-х годов в его книжке Czas spopielały (Warszawa, 1957), в коллективном сборнике Rzecz poetycka. Sto wierszy (Wydawnictwo Łódzkie, 1959) и в журнале Odgłosy . За рамками «Притч» эксперименты по «новой поэтике» в военные годы выразились в опытах стихотворения на церковнославянском языке («поругание сотворила бехове», № 307) и в обращении к силлабической системе стихосложения (№ 440-443).

Синтезировало противоположные поэтические тенденции последних предвоенных лет другое главное произведение, над которым Гомолицкий работал в период оккупации, – «Совидец». Генезис его – в различных опытах эпических произведений, предпринимавшихся начиная с поэмы «Варшава». Первые главы «Романа в стихах» в еще довольно сыром виде Гомолицкий решился послать А.Л. Бему летом 1938 г. – и был расстроен его отрицательным отзывом. Отзыв этот не сохранился, но можно догадываться, что негативное мнение корреспондента было обусловлено как старым неверием в эпический дар у Гомолицкого, так и скепсисом относительно вырабатывавшейся новой стилистики, вступавшей в противоречие с другими сочинениями того периода. Хотя язык, по сравнению с архаистическими опусами той поры, в новом произведении был безмерно проще, Бему текст казался не поддающимся пониманию и он не находил в нем линий сюжетного развития, которые оправдывали бы заявку на «роман». Указывая на тесную связь между новым проектом и предыдущими этапами освоения эпических жанров в своем творчестве, Гомолицкий в своем ответе писал:

Уже 4 года меня мучила и нудила «монументальная» работа, но традиции-то у нас всех лирические, камерные – и вот в этой борьбе я находился всё время. Тут то же, что у миниатюристов палехских изографов, которые берутся за светские композиции и монументальные фрески (описательно-историчские). Только они сознательно стилизуют, а вот в поэзии: лирика – общий современный язык. Путь был единственный – через «лирическую» поэму. Но без сюжета такая поэма распалась бы в обычный камерный цикл. И вот я искал цемента – литературных реминисценций в Варшаве, легкого, едва намеченного сюжета в центральной части Эмигр<���антской> поэмы, «героической» темы (преодоления бытия сознанием), дидактичности в Сотом вечности. Кроме того, у меня всё время был страх пустоты – на «большом полотне» площади увеличенной миниатюры приходилось заполнять узором (интересно – у палешан совсем точно то же) – отсюда неизбежны стали речевые украшения, которые для меня сродственнее всего разрешились накоплением архаизмов. И вот меня ударила мысль – да ведь ближе же всего, счастливее всего – автобиографический роман. «Лирика» оправдана Я , мелочи узора – потоком движения романа = жизни, всё принимающего от художественного монтажа, толпы лиц, сплетения событий, соединения различнейших мыслей и до соединения различнейших жанров: сатиры, повествования, размышления, бытописания, истории, героики – чего хотите. И этим я увлекся, решив не прятать, обнажить такого построения схему. Отсюда в 3-й главе, как бы лишь намеченной, главки, давая намеки на продолжающееся действие, разрешают в отдельности каждая свою задачу жанра. Сам же бытовой сюжет умышленно хотелось затушевать, чтобы выделить поверхностную поточность «романа» – он прозрачно угадывается в глубине, под этою рябью. Что ж, всё ведь ясно – герой книжно-фантастический (тут еще не хватает главы с описанием среды друзей, ставящей всё на свое место в хронологии общерусской), вступающий в искус жизни, но сохраняющий (дописываемый сейчас конец) всё же подсознательно благость своей юности (последнюю главу первой редакции я выкинул, заменив новым резюмирующим концом). В бытовой части – революционное время и наше эмигрантское безбытие, в исторической – мальчики моей юности, лит<���ературный> кружок наш «Домик в Коломне», Варшава. Неужели это всё настолько зашифровано, что остается вне сознания читателя!? Если бы я мог Вас затруднить такой работой, я очень просил бы Вас – пройтись пером по четырем главам романа, отметив пустоты и неточности, приняв мой план общий – не знаю, отвечает ли Вам он. Для меня это были бы ценнейшие указания. Самому мне кажется, что достиг геркулесовых столбов «понятности». Но самому мало что видно.