Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Сегодня море – Спящая Царевна,
Лежащая в хрусталевом гробу:
Так неподвижно, так оно напевно,
Так позабыло грозную судьбу.
Жемчужная молочная безбрежность,
В туманной дымке с небом поцелуй,
Невыразимая словами нежность,
Ни ропота, ни синих аллилуй.
Как паучки­танцовщики над речкой,
Едва воды касаются челны,
И облачные сами мы овечки,
Что в дымке палевой едва видны.
Как призраки, висят над гладью скалы,
Готический из мрамора собор.
Беззвучно чайки в синие порталы
Влетают, к бездне опуская взор.
Безмолвно мы на барке притаились,
Как за душистою копицей дрофы.
Тетрадь стихов и книжка вдруг закрылись,
И оборвались с полуслова строфы.
Угрюмая невдалеке цистерна
Вдруг заревела, лоцмана зовя,
Ты вздрогнула, как трепетная серна,
Шепнув: – В безбрежности мы два червя!
Судьбы как будто костяные пальцы
На горле сжались. Грянула бы буря!
Как в Святки, в тусклое глядишь зеркальце,
Мне жутко так сидеть, главу понуря!
Дай сесть на весла! – Встрепенулся ботик,
И зазыбился сзади иероглиф...
И целовал я в гроте милый ротик,
С опаской глядя на подводный риф.
Потом поднялся свежий maestrale...
Сребристая взвилася пелена,
Ундины синие из недр восстали,
Исчезла затишь наподобье сна!

Блаженны нерожденные,
Во чреве не взращенные
Для смертного объятия.
Блаженны без зачатия
Живущие в безбрежности,
Без материнской нежности,
Никем не возвещенные,
Еще не сотворенные.
Они живут неспешные,
Безличные, безгрешные,
Как облака полдневные,
Как моря зыбь напевная,
Как звездное убранство
В безбрежности пространства.
Блаженны нерожденные,
Во чреве не взращенные
Космические атомы,
Что никогда проклятыми
Не будут прометидами,
Таящими сомнения
От первых дней творения.
Будь это только лучики
От Божьего сияния,
Будь это только капельки
Морского бушевания!
Всё лучше, что страдания
Не ведало сознания,
Всё лучше отцветания
С тоскою отрицания,
Какою каждый стих
Исполнен дней моих.

Блаженны отошедшие,
Навек покой нашедшие:
От смертного объятия,
От творчества проклятия
Давно освобожденные,
В стихию возвращенные.
Из них цветы душистые
И мотыльки лучистые,
И туи кисть смолистая
Уходит в небо чистое,
Из них угрюмо пинии
Чернеют в неба линии.
Их дух давно меж тучами,
Над снеговыми кручами,
Меж волн ритмично­сладостных,
Бушующих и радостных,
Иль в синих венах Божиих,
На них во всем похожиих.
Блаженны отошедшие,
Покой навек нашедшие
В движении, в сиянии
И в ничего незнании.
Они как нерожденные,
Они как звезды сонные,
Как пыль небес орбитная.
Для них открылось скрытое
В юдольном прозябании,
В мучительном страдании
От ветхих слов слагания!

Где­то слышно пианино
За аллеей тополей.
Детская то сонатина,

Как расплывчатый елей,
Заполняет воздух сонный.
Листья падают с ветвей,

Как червонные короны.
Изогнувшись на скамейке,
Я гляжу, весь отрешенный,

На убогие семейки,
Что на солнышке осеннем
Греют с вожделеньем шейки,

На девчурку, что, к коленям
Прислонясь старшой сестренки,
Насыпает пыль со рвеньем

В ведрышко, со смехом звонким,
А из ведрышка на ножки...
Всё покрылось флером тонким.

Взрослые грозят с дорожки,
Но она смеется звонко,
И другие с нею крошки.

Я плету орнамент тонкий,
Паутинные терцины,
Улыбаясь за девчонкой,

Но в душе сверкают льдины:
Не такое же ль занятье
Бесполезное – лавины

Слов моих? Ведь есть проклятье
На словах земного рода:
Ложные они понятья,

Не дающие исхода!

Зажженная среди гостиной лампа.
Под нею круглый прадедовский стол.
По стенам книги. Старые эстампы.
Окно раскрыто. Спит давно шеол.
Сверкают звезды, полночи лампады.
Медведица воссела на престол.
Сентябрьская ночь полна услады.
Вверху летучих слышен писк мышей
И в речке лягушиные рулады.
Мы у стола читаем повестей
Средневековых пожелтевший томик,
Написанных как будто для детей.
Ах, как уютен наш убогий домик!
Улыбка не слетает с бледных уст,
Как будто на эстраде дачный комик.
Вдруг в комнате раздался странный хруст
От налетевших будто насекомых,
И мир ночной не так уж нем и пуст.
Собралось общество давно знакомых,
Давно несуществующих теней,
Стихиями на родину ведомых.
Я поднял руки, как в начале дней,
Когда лежал в оплетенной кроватке
И ждал объятья матери моей.
Но вдруг, как в школьной синенькой тетрадке,
Как на наивных фресках у джоттистов,
Увидел я миниатюрных, гадких,
Крылатых, перепончатых, нечистых,
Ушастых, зверомордых бесенят.
Как угорелые они неслышно
Кружились подле лампы, как отряд
Бесовский, конвоирующий души.
Чего они от нас, живых, хотят?
– Чур! Не пищать в испуганные уши
И не касаться крыльями волос!
Мы не греховные и злые души,
Не упадем на адский мы откос,
Не скатимся в котел смолы кипящей.
Чур! С нами укротитель ваш, Христос! –
Ты бросилась в покой, вблизи лежащий,
И полотенцем начала махать
На хоровод, под потолком кружащий.
Я ж принялся по­детски хохотать:
Так гармоничны были эти тени,
Бесшумно так кружилась ночи рать...
И никакого не было сомненья,
Что нам они не замышляют зла,
Что только для моих стихотворений
Они влетели в окна без стекла,
Что свет дороже им полночной тени
И рукопись моя среди стола.
Да, мышь летучая для сновидений –
Такой же красочный аксессуар,
Как томная луна и куст сирени.
Спасибо вам, сестрицы, хоть и стар
Я вместе с вами уж кружиться в танце,
Но дорог мне крылатый ваш кошмар,
Как дороги пурпурные паранцы,
Парящие в страну моей мечты,
Как яркие на солнце померанцы
И каменные Дории цветы.