Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

С Христом мы очень давние друзья:
Уж на заре туманной бытия
Себя в постели вижу я пред Ним,
Висящим на кресте, как серафим.
Потом на школьной Он сидел скамье,
Таким же мальчиком, склонясь ко мне,
Нашептывая милые слова,
Когда моя дичала голова.
Как странник Он со мною шел босой,
Когда я, полоумный и нагой,
Бродил по всем святым местам земли,
Когда вился, как червь, я по пыли.
Из Рима Он со мною шел в Париж,
Где шелестел поэзии камыш,
Где я среди мятежников искал
В свободе непригодный идеал.
Потом привел Он лучшую из жен
Ко мне из рода своего на трон
И, навсегда оставив нас вдвоем,
Сокрылся в неба синий звездоем.
Года текли трагической чредой.
И ныне я совсем уже седой,
И лишь по зову в жизненный хаос
Ко мне еще спускается Христос.
Зову ж Его в час тяжких катастроф
Иль при создании священных строф,
Зову, когда мой спутник­серафим
Находит, что наш путь стал нестерпим.
Я до Тебя ни разу не дорос,
Товарищ юности моей, Христос!
На перепутьи суетных дорог
Ты для меня теперь далекий Бог,
Хоть распят рядом я с Твоим крестом
И, как разбойник добрый, синим ртом
Шепчу: О, Боже, Боже, вспомяни,
Что многие со мной провел Ты дни!

Ты видела ль столетний в поле дуб?
Взгляни, сегодня он пойдет на сруб.
Громадная дорийская колонна,
Обхватов в пять, почти до небосклона.
Вверху окаменевший страшный спрут,
Где новые листочки не живут.
Три ветви молнией обожжены,
Изломаны другие и черны.
Лишь кое­где из треснувшей коры
Ветушечки пробились для игры
С Бореем, воющим и день и ночь,
Чтоб отыскать Деметры скорбной дочь.
Здесь на классической стоит он почве,
Средь киммерийской тьмы и вечной ночи.
Он страшен, как тот мельничный гигант,
На ком повис однажды Россинант,
Когда задумал старый Дон­Кихот
Сразиться с ним, чтобы спасти сирот.
Он – мертвый величавый только пень,
Хоть и ликует всюду июльский день
И в белых пеплумах, как хоровод,
Вокруг кружится облачный народ.
Печально, друг! Но опусти глаза,
В ресницах высохнет сейчас слеза.
Под мертвым дубом тысячи дубков
Пробились из малейших корешков.
Иные уж годились бы на посох,
Другие прячутся еще в колосьях.
Но несомненно целый будет лес
На месте том, где праотец исчез.
Чем он мертвей, тем больше снизу жизни:
Народ дубовый будет петь на тризне.
Так, милая моя, чем ближе смерть,
Чем я бессильнее клонюсь на жердь,
Чем сердце больше покрывает плесень,
Тем больше у меня крылатых песен.
И ты бери вечерние огни,
Когда­нибудь потухнут и они!

Зыбитесь, ветки изумрудные,
Клубитесь, тучи белогрудые,
Бушуйте в гроте каменном
И отражайтесь в сердце пламенном!
Открой, о Боже, ржавый кран,
Чтоб снова засверкал фонтан
В лазури над овалом лип,
Как радужный меж туч полип.
Чтоб песни, как живой ручей,
Текли от солнечных лучей
Чрез драгоценный горний гравий,
Свергаясь вниз, как веер павий,
На смутный город мертвецов.
Чтоб, как во времена отцов,
Из них составили псалтырь
И в златоглавый монастырь
Стекались страждущие снова
Искать божественного слова,
Как в Лурде к гроту Бернардет.
Чтоб чудотворным стал поэт,
Как старый и слепой Гомер,
Богов создатель и химер.

Воробей, мой воробей,
Гордый, как турецкий бей,
Что слетел на подоконник,
Словно мой ты стал сторонник?
Что ты ерзаешь хвостом,
Что пищишь раскрытым ртом?
Седина ль моя смешит,
Иль морщинок лабиринт?
Иль терновый тот венец,
Что ношу я под конец?
Красного лишь нет плаща,
Плеть одна кружит свища,
Крест валяется в пыли,
Утомились палачи.
Но и ты, мой серый друг,
В некий миг на травку вдруг
Под моим падешь крестом
С жалко искривленным ртом.
Лапки к небесам прострешь,
Уползет из крыльев вошь,
И появятся полки
Муравьев из­под доски,
Чтобы трупик твой сожрать,
Целая гурманов рать.
Воробей или поэт,
Жребия другого нет:
Вечны только облака
Да грызущая тоска.

Серебристые извивы
Сонно плещущей реки.
Вечно плачущие ивы,
Камышовые полки.
Облачные отраженья
В маслянистых зеркалах,
Глаз ершей недоуменье,
Лягушата на листах.
Есть в раю такие речки,
Есть в аду они везде,
Только там уж не овечки
Отражаются в воде,
А изжаждавшийся грешник
Иль с трезубцем водяной,
Истязатель и насмешник,
Любящий исподний зной.
У меня в мозгу речушки
По извилинам текут,
Оглашенные лягушки
Днем и ночью там орут.
И мне дорого болото
Затиненное в мозгу:
Там цветет священный лотос
На заснувшем берегу.