Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Без конца и без начала
Тайна вечная на всем.
Без отчала, без причала
Мы в безбрежности плывем.
Тайна колыбель качала
Нашу над исподним дном,
Тайна с жизнию венчала,
Божий охраняя дом.
Мы, как дети, из соломки
Выдуваем пузыри,
Гомон поднимая громкий,
Как крыланы в час зари,
Словно мы стрижей потомки
Или райских колибри.

Раскаленные кружатся сферы,
Как в самум пылающий песок.
Головокружительны размеры.
Звездный то Создателя венок.
Ни начала, ни конца Химеры!
Лихорадочно стучит висок.
Атома не остается веры.
Броситься хотелось бы в поток...
Над обрывом в неприметной щели
Скромный аленький растет цветок,
Род гвоздики дикой иль синели...
Что ему круженья страшный рок?
Что ему пылание без цели?
Он – в пустыне вечности глазок!

С звезды к звезде, как паутина,
Алмазные текут лучи.
Повсюду творческая глина
И Духа яркие мечи.
Покоя нет в ячейках гроба
От тягостных метаморфоз,
Всё претворяет в недрах зоба
Всемирного Отец Хаос.
И все казненные из гроба
Встают для совершенней форм.
Не может уничтожить злоба,
И миллион лучистых корм
С звезды к звезде нас переносит,
Всё ближе, ближе к божеству.
Смерть никогда нас не закосит,
Как придорожную траву.
Всё бесконечно преходяще,
Нет ни начала, ни конца,
Всё шум зеленых листьев в чаще,
Всё глина на станке Творца.
Мы были до созданья мира
Уж в хороводе естества,
Не дозвучит поэтов лира
На синем лоне божества.

1

Листы последних поколений,
Желтея, в сумраке боролись.
Поэзии усталый Гений,
Кровавых лилий древний Полис
Перед последнею Авророй
С недоуменьем оставляя,
Спешил с застынувшею Флорой
К садам смарагдового рая.
Вился туман в долине Арно,
Молочная вилась река,
И кипарисов меч попарно
Чернел на страже свысока.
Но медь еще не шевелила
Зарей окрашенные губы,
Хотя последняя могила
Прияла прах в последнем срубе.
Все перемышлены решенья,
Все пересказаны сказанья,
И все из мрамора виденья
И слова чистого дыханья
Рукой поэта беззаботной
До полутени полузримой,
До врат безбрежности холодной
Небесного Иерусалима,
Воплощены и перепеты.
И смысла никакого нет
Оставить плотию одетым
Души голубоокий цвет.
Усталость смертная царила
На всех явленьях естества;
И не влекла уже ветрила
Морей туманных синева,
И не влекла коней крылатых
Ковыльная без меры степь,
И жаждой истины невзятой
Судьбы нас отягчала цепь.
И за равенство люди грызли
Друг друга вяло почему­то,
И в конус устремлены мысли, –
Текла последняя минута.

2

А я? Я был всем этим вместе:
Я пиний шевелил верхушки,
Я на фронтоне был в Сегесте
В эфирном горлышке пичужки,
Я в Арно каплей был янтарной,
Я полз по мокрому грибу, –
Под фреской Джотто светозарной
Я в каменном лежал гробу.
Незримые чернели арки
С люнетами Таддео Гадди,
Христа снимали патриархи,
Несли – и Мать шаталась сзади.
Адама череп, черный аспид
Над чашею познанья замер,
Слезливая незримо надпись
Врезалась в серавеццкий мрамор.
Под ней кирпичная ячейка,
Сырая известь, запах тлена:
В веках забытая келейка,
Куда костлявое колено
Загнало Смерти оболочку...
А! Каждый атом жив во мраке,
Ни одному тут лоскуточку
Не скрыться в перегнившей раке.
Следы истлевшего скелета
Из затхлых и забитых пор
Через тебя, забвенья Лета,
Куда­то устремляют взор.
И в бархат впившиеся шляпки
Гвоздей устали зеленеть,
И гроба тигровые лапки
Когтей повыпускали сеть.
Как душно! Смертная истома –
Недолгая лишь передышка,
Душа под криптою не дома:
Дубовая сорвется крышка.
Когда же в подземельной урне
Зажжет бессмертия свечу
Судья Мистерии лазурной
Суда последнего? Но чу!

3

Меж кирпичей, как паутинка,
Серебряный ворвался звук,
Чуть слышный, скромный как былинка,
Но тысячей незримых рук
Пронзивший бренные останки,
В объятиях небытия
Агоний величавые осанки
Утративших и радость дня.
Всё гуще звуковая пряжа,
Всё величавее она
С готической аркады кряжа
В могильного вливалась дна
Неразрешимое сомненье,
Всё жутче делались гроба,
Всё громче светопреставленья
Трагичная звала труба.
Непостижимое свершалось,
Дыханье, шорох, шелест чей­то,
Пылинка где­то колыхалась,
Души невидимая флейта,
Аккорды чьей­то пыльной лиры,
И чья­то смутная псалтырь
Настраивалась, а потиры
Роняли жизненный эфир.
И пиний двигавший верхушки
Изгибами лазурных рук,
И нежным горлышком пичужки
Выликованный скорбный звук, –
И в Арно капельки янтарной
Бегущую куда­то суть, –
Всё голос труб высокопарный
Погнал, как трепетную ртуть,
К вселенной, смертью заключенной
Меж смрадных четырех досок.
И отовсюду возбужденный
На гробы мыслящий песок,
Как дождик ароматный, капал,
Задумчив, радостен и прям, –
И крышка грохнулася на пол,
И дух явился в Божий храм.