Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Я жил, как весь живет подножный мир,
Совсем не ведая, зачем живу,
Как будто призван был на вешний пир,
И Бог вложил мне светоч свой в суму.

Скромней я, чем шуршащий колосок,
Что над обрывом пляшет менуэт:
Не надрывая слабый голосок,
Подножников я радостных поэт.

Я ничего всю жизнь не утверждал,
И ничего не тщился доказать,
Хотя не меньше грамотеев знал
И без ума любил природу­мать.

Я копошился без толку, как все,
И поклонялся солнечным лучам,
И цвел и увядал во всей красе,
И спал под целиною по ночам.

Как скульптор, замерший над мертвой глыбой,
Стремится в ней увидеть образ свой,
Так я громадными глазами рыбы
Гляжу на звезд мерцающих конвой.

Гляжу, как объектив холодный Герца,
На мозговой печатая пластинке,
Пока не оживет нежданно сердце,
Пока не зазыбятся в нем былинки

И не задышит дуновенье ветра.
Тогда глаза находят в бездне Бога,
И по волнам сияющего света
Меня влечет к безбрежности дорога.

Тогда аэд я высшего полета,
Воскреснувших эпических сказаний,
Творец величественного кивота, –
Не раб словесных цирковых кривляний.

Встают тогда библейские герои
И новых мифов белокрылый конь,
И Божество прядет в души покоях
Обузданный гармонией огонь.

Начало – радужно, конец – трагичен
Для каждого актера на земле.
И мой конец не может быть отличен,
Хоть и парю я часто на крыле.

В межмирья пропастях искал я Бога,
Теперь нашел совсем вблизи Его,
И не манит уж звездная дорога,
И высохло земное естество.

Я должен в землю возвратиться снова,
Как всякий до конца доживший зверь,
Похоронить скончавшееся Слово,
И запахнуть у мавзолея дверь.

Вначале мрак, затем полоска света,
Как заревая змейка над волной...
Мир будет после гибели поэта,
Но будет ли он без него – живой?

Все существа важней меня в природе,
Все – приспособленнее и смелей,
Все – совершеннее в известном роде,
Хоть многие живут и меньше дней.

Касатки совершеннее в полете,
Собаки – в обонянии и в беге.
Ехидны – в хитром, взвешенном расчете,
Цветы – в благоуханья вешней неге.

И даже хищные в пруде угри
Искуснее Колумба мореходы; –
Без звезд, без компаса и без зари
Они свершают в бездне переходы.

Я жальче всех, но мысленно дорогу
Нашел лишь я чрез звездный океан
К неведомому в бесконечном Богу,
Трагический скандируя пеан.

Чем дальше, тем трудней бороться с Богом:
Он – всё сильней, мои ослабли силы.
И в саване уже стою убогом
Я на краю зияющей могилы.

Да и напрасен всякий мой протест:
Он так хотел, и будет так навеки.
Будь я хоть трижды распятым на крест,
Вовек не потекут обратно реки.

Смирись! Закутавшись в дырявый плащ,
Уйди в пустыню под отцов курганы,
Иль в недра возвратись древесных чащ,
Спасись на остров синий в океане.

Рассыпься на незримые мезоны,
В ничтожестве забвение найди, –
Микроскопическими станут стоны, –
С бушующей волной навек пройди!

Твой разум, как великий инквизитор,
Печет тебя на медленном огне,
Твой разум – пустословный древний ритор, –
Сокройся глубже на болотном дне!

В отцовском вижу я саду
Себя лежащим в мураве,
Где был со всеми я в ладу,
Где гладили по голове
Меня жучки и мотыльки,
И юрких ящериц хвосты,
И синим крылышком щурки,
И желтобрюхие ужи.
Я легкой сеткой их ловил,
И приносил к себе домой,
Чтоб изучать рисунок крыл,
Иль допросить, как становой.
Они барахтались в стекле,
Ломали пестрые крыла,
Но я, не думая о зле,
Хотел познания до дна.
В траве под липами концерт
Их приводил меня в экстаз,
Под лупой же видна лишь смерть,
И сам я – злобный дикобраз.
Теперь не то, меньшая братья!
Я сам себя ведь искромсал,
Но, кроме общего проклятья, –
Загадки лишь таил фиал.
Вы безответны, но красивы,
И вы ко мне летите в гости,
Вы оживленно­хлопотливы, –
Вы обглодаете мне кости.

Я на спине на узеньком обмежке.
Направо – рожь, налево – всё пшеница.
На ржи спорынь, в пшенице сыроежки,
И тут и там свистит степная птица.
Уж тихо переполз мне через ноги,
И ящерица мне всползла на грудь.
Садовые не неподвижней боги,
Я на обмежке – как громадный груздь.
Мне хорошо. Косцов уже не видно,
Они опять сошли в сырой овраг,
А меж колосьев движется ехидна,
Но и она давно уж мне не враг.
Паук спускается мне прямо на нос
И прикрепляет в ноздри паутинку,
Но я недвижим, как двуликий Янус, –
И каждую люблю вокруг былинку.
И слушаю, и слушаю шуршанье
Несчетных злаков, – Баховский концерт, –
И ничего мне – общее страданье
И притаившаяся где­то Смерть...
Теперь я в каменном живу мешке,
Откуда виден только танец туч,
Но мысленно я – на родном Днестре,
Как золотой неопалимый луч,
Но мысленно я – Толенька­малыш,
Лежащий на обмежке на спине,
Или ползущий чрез густой камыш,
И наяву живущий, как во сне.
Что это значит? Истекают сроки,
И жажду я вернуться в чернозем:
Душа старается найти истоки,
Чтобы похоронить иллюзий том.