Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Душа должна преодолеть аир,
И вовремя войти совсем готовой
На вечности великолепный пир.

В моем мозгу и в сердце только ты,
Как остия священная над чашей.
Все поэтические у меня мечты –
Лишь сочный плод совместной жизни нашей.

Не всё меж нами райские цветы,
И ты себе колола руки в чаще,
Но в жизни все мы волочим кресты,
И плачем над своей судьбой всё чаще.

Но верь мне, ангел мой, лишь для тебя
Плету венок я из душистых слов,
Лишь для тебя переношу себя,

Лишь для тебя любить весь мир готов,
Готов простить Творцу, тебя любя,
Что с тайны не могу сорвать покров.

На стеклах лед, но небо странно сине,
Как мантии Создателя лоскут,
И я стою перед небес святыней
В немом восторге несколько минут.

Как хорошо вообразить в пустыне
Себя, где льдины как цветы растут,
Где белые медведи из полыньи
Трепещущую выгребают ртуть.

Я в каюке себя воображаю,
Среди пингвинов, плещущих кругом,
И ничего прошедшего не знаю:

Лишь тишина отражена умом,
Где всё алмазному подобно раю,
Где искрится ледяный Божий Дом.

В чужой стране и для чужих людей,
Не понимающих стихийной речи,
Издал я томик лирики своей,
И пред витриной пожимаю плечи.

Мои стихи стоят среди детей
Чужой мечты, как восковые свечи,
И вряд ли кто из книжных пропастей
Услышит глас безумного предтечи.

Кому нужны духовные стихи?
Я одинок, как камень милевой, –
И не стремлюсь я вылезть на верхи,

И не глашу, как клоун площадной,
И не бужу с плетня, как петухи,
И всем я, даже сам себе, чужой.
1951

Я нищим духом стал на склоне дней,
Почти таким, как мать меня растила.
Лишь хороводы предо мной теней,
И в глине выкопанная могила.

Познанье – ряд обуглившихся пней,
А вера – одряхлевшая сивилла:
Я перестал прислушиваться к ней,
Как к змею райскому Сатанаила.

Влекут лишь древние слова красой,
Хоть и поблекшие от повторенья,
Да Муза с поседевшей головой,

И жмешься к ней в надежде вдохновенья.
И мысль растет и крепнет, как прибой,
И зарождаются стихотворенья.

Меня ребенком не манили звезды,
Не освещавшие земных чудес:
При них в саду не видны были грозди,
И тонущий во мраке темный лес.

Я им предпочитал луны фонарик,
Что строил на море алмазный мост,
Как елочный поблескивая шарик,
И увеличивал в тени мой рост.

На склоне лет я полюбил светила
Безмолвные на бархате ночном:
Они манят, как свежая могила,
Где успокоится горбатый гном.

Душа наверное оттуда родом,
И на земле изгнанница она,
Стремящаяся на небесном своде
Найти себе орбиту из окна.
1952

Я – изумрудный червь на олеандре,
Усыпанный лазурной бирюзой.
На тихоструйном родился Скамандре
Еще перед троянской я грозой.
Я обгрызал колючие ланцеты
И сладко пахнущие там цветы,
Всползая на воздушные пальметы
И в мраморные истуканов рты.
Меня ни псы не трогали, ни дети,
Хоть любовались часто на меня,
И не боялся я ни птичьей сети,
Ни ритуального в ночи огня.
В неведеньи слепом провел я лето,
Как все в подножном мире существа,
И дела не было мне до поэтов,
Ни до святого в храме божества.
Настала осень. Сгрыз у олеандра
Последние я жесткие листы.
Вопила с пеною у рта Кассандра,
Ломались копья и секлись щиты.
Я сморщился, покрылся бурой кожей,
Зарылся в землю, весь окостенел,
И стал совсем на куколку похожим,
И наконец совсем окаменел.
Пришла весна. Как бронзовые копья,
Вонзились в землю фебовы лучи,
Растаяли сверкающие хлопья,
И зажурчали меж камней ручьи.
Я завозился в костяном коконе
И вытянулся в гробе во весь рост:
Он треснул, – как микенский царь в короне, –
Вдруг выпорхнул на мраморный я мост.
Я стал крылатым, радужным, атласным,
Почти что невесомым мотыльком,
Я был воскресшим, вешним и прекрасным,
Порхающим по миру огоньком.
Погибла Троя на холме высоком, –
Пожарищем чернеющим стоит, –
Но дела нет мне до земного рока,
И люди для меня – плохой магнит.
Цветы пышны на берегу Скамандра,
Политы кровью бронзовых людей,
И сладко пахнут кущи олеандра,
И никаких не слышу я речей.
Мне хорошо на разноцветных крыльях
С цветка порхать за медом на цветок.
Нет и следа уж прежнего бессилья, –
Я солнечный, атласный мотылек!