Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Бродячий бард, взвихренный ветер,
медной гортанью
трубящий суровые гимны!
Кто он? Пиратствующий викинг?
Корсар, настигающий галеоны [71] Галеон — старинное судно, служившее для перевозки золота из испанских колоний в Америке.
с грузом серебра, и алмазов,
и наложниц, которые ослепительней солнца?
Крылатый смерч,
избороздивший в печальном полете
ширь и размах Древнего Океана
от Южного Креста до Волопаса?
Тоска моя, печаль моя, ветер,
стремительный Фаэтон [72] Фаэтон — в греческой мифологии — сын бога солнца Гелиоса.
на колеснице Луны и Солнца!

Порывистый ветер спускается с гор,
пропахнув кедром и дубом,
прилетает с восторженного Востока,
пресытясь ароматами сандала и алоэ,
просмоленный солеными запахами йода,
ветер, друг мой многоголосый,
всегда возникающий бог весть откуда.

Поет ли ветер?
Ветер, ветреный скиталец!
Пожалуй, он просто
бормочет
обморочные слова
речитативом,—
но слова эти сродни преданьям Шахразады,
повествованью Марко Поло,
сказанью об Одиссее.

В этом ветре Тысяча и Одна Ночь
моей усталости!
Едва родившись, он стал мудрее старца.
Он и грудной младенец, и старик.
О чем поет он, ветер?

Яростно перебирает он струны
растрепанных пальм и бамбуковых зарослей.
Какая гармония мятежной мощи,
какая свобода блуждающих ритмов!
Скитанье мелодий, вскипающих смерчем,
ломающих тонкий настил тишины —
словно в бетховенском «Кориолане». [73] «Кориолан» — увертюра Л. ван Бетховена к трагедии немецкого драматурга Г.И. Коллина (1772-1811).
Быть может, он лишь увертюра
к затевающемуся урагану
и громоздящемуся на горизонте грому?
Глашатай грозы,
герольд назревающих
молний?

Пой, брат мой, пой,
отважно и яростно
перебирай
вековые струны стволов,
куй чистые аккорды
бетховенского вдохновенья
на наковальне светящейся клавиатуры,
на наковальне угрюмой ночи!

О чем поет ветер? Какие гимны
бетховенской мощи
вырываются из его медного горла?
О чем поет ветер?
Ливень аккомпанирует ему на рояле.
О чем поет ветер? О Ночи…

Ночь развернула надо мной
крылья черной мантии.
Нынче Ночь в трауре: умерли звезды.
Госпожа Ночь, ниспошли мне Сон.
Пусть уснет моя Тоска надолго.
И я — вместе с нею. О Ночь! Мы уснем навеки.
Не буди нас Завтра, не буди Никогда!

Фрагмент

Интермеццо

Что за диво:
в угоду прихоти локомотива
холмы и утесы,
торчавшие криво и косо,
послушно легли под рельсы
в ожидании рейса
плывущего по насыпи паровоза.
В поэзию гор втесалась гладкая проза
мостов и туннелей.
В эпоху параллелей и плавной спирали
долой вертикали!
Да здравствуют горизонтали!
Уклон не должен превышать
ноль, ноль ноль пять!
Во имя грядущего
скоростного века
плевать на не едущего, а идущего
человека!

Инженерский кураж
нарушил пейзаж.
Впрочем, я не гожусь в арбитры,
ибо на всякие там мольберты и палитры
мне наплевать с высокой башни.
И все-таки: где он, пейзаж вчерашний?
Черт побери! Странная штука:
чем новее техника, тем свирепей скука.

Выходит, инженерское честолюбие,
поскольку оно острозубее,
обходится дороже тщеславия
горе-поэта.
Или не вправе я
обнародовать это?

Аdagietto cantabile [74] Медленно, певуче (ит.).

По милости, по приговору ночи
мой дух почил в покое, в мире, в бозе.

Не просит ничего он и не хочет,
дивясь и сам такой метаморфозе.

По милости, по приговору ночи,
надевшей непроглядные одежды,
уже не разрывает душу в клочья
орел надежды.

И, повинуясь прихоти инерций,
закону притяженья одиночеств,
среди веков и звезд блуждает сердце
по бездне ночи.

В холодной мгле, как в раскаленной лаве,
расплавилось тщедушное тщеславье,
но сердце, слава богу, все же радо
тому, что ничего ему не надо.

Послушный лишь капризам бури, в бозе
почил мой дух… И это было, словно
мои стихи (и даже те, что — в прозе)
истреблены на плахе поголовно.

Прощай, тропа карабканья, и срывов,
и сопереживаний, и участья,
прощай, пора порывов и приливов,
ведущих или в бездну, или к счастью.