Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Я, пращник, бросил в небо камень.
Метнул свою тяжелую досаду:
не романтическую грусть, а тусклую тоску,
не стон и всхлипы, а тотальную усталость,
не показную злость — отточенную ярость,
накипевшую, процеженную, настоявшуюся,
доведенную до нужной концентрации
алхимическими ухищрениями;
метнул смерзшееся в моем одиночестве омерзение,
швырнул медные монеты отвращенья
прямо в жадные толпы нищих духом,
бросил в небесные сферы —
без всякой злобы, заметьте —
накипевший во мне гнев, который
настолько ко мне прикипел, что уже и не кипел,
зашвырнул побрякушки сладкогласья,
содрал с себя наряды сладкопевца
и остался — голый и гордый и одинокий,
в прозрачном кафтане ночной тишины,
голый и гордый, как некий Пришелец.

Ищу тайник в ночи золототканой,
чтоб спрятать в нем сокровище мое.

Я погружаю взгляд в упругий сумрак,
как погружает золотоискатель
ладони в плоть сыпучего песка.

Но в глубине золототканой ночи
я вижу тьму сверкающих сокровищ.

И сокровенный клад мой не умею
я спрятать от блистательных даров.

Ищу тайник в ночи я черноокой,
чтоб спрятать в нем таинственный осколок.

И погружаю взгляд в угрюмый сумрак,
дрожа всем телом,
как заблудившийся в ночи ребенок.

Но в трепетной трясине темноты
я вижу только пышный траур ночи.

Ищу тайник в ночи, смятенной вихрем,
чтоб в этот смерч вдохнуть свое дыханье.

Пристанище мечтам и сновиденьям
ищу в твоем я омуте, о ночь!

И обнимаю мглу я жадным взглядом,
и смуглыми руками эта полночь
меня и сны мои, дрожа, объемлет.

В ночи мои желанья растворились!
В ночи ,черноволосой, златотканой,
в ночи, смятенной вихрем, смятой смерчем

Но в ней, в ночи,
но в ней, в невнятной ночи
я скрыл молекулу моей печали.

Я спрятал клад в ночи золототканой.

Такая тишь,
что слышно мышь,
а тьма свинцова и бездонна,
и монотонно
лягушки, квакая в пруду,
несут свою белиберду.
И все. И кроме ариозо
квакушек в илистом пруду
поэзии я не найду:
вокруг — сплошная проза.
Но что же сталось с вами, а,
былые сны? С моею всею
мечтой,
подобно
Одиссею
или Ясону, [78] Ясон — в греческой мифологии — предводитель аргонавтов, отправившихся в Колхиду за золотым руном. амплуа
принять скитальцев кругосветных?
Где саги, шпаги и клинки,
замысленные в несусветных
ночах на берегу тоски?
«Не дрейфь!
Ты в дрейфе, Грейфф!
Впотьмах.

Ты в штиле. Мели не избег ты.
Ты встал на якорь. Ты в гостях
У Друга», — мне промолвил Некто.

Зачем ушли вы и в края какие,
лесные гномы, феи, домовые?
Как вы плясали некогда!

И аргонавт себе представить мог ли,
чтоб вы, сирены нежные, умолкли?
Ах, как вы пели в древности!

Что делать ночью в море, в поле, если
растаяли и навсегда исчезли
вы в синих сумерках?

Сатиры, фавны, нимфы и ундины,
где ваши голоса и тамбурины?
Вы к нам вернетесь ли?

Ушли, сбежали, сгинули, пропали…
Не потому ли в наши дни в опале
звезда вечерняя?

Гостеприимной полночи шелест
в летнем узоре листьев басонных —
мой сотоварищ по беспробудью
бдений бессонных!

Шорох и шелест в шелковых кронах:
в полночь впадает ветер вечерний.
Листья мерцают в свете созвездий,
в лунном свеченье.

Листья — как скрипки жадной надежды,
как упованья жаркое скерцо,
как отпеванье жизни никчемной…
Льется мне в сердце,
льется мне в сердце шелест и шорох
шелковых листьев, листьев басонных…
Ветер, собрат мой по беспробудью
бдений бессонных!

Отдаются ветру
светлые слова.
Их берет на веру
добрая молва.

Верно, в целом свете
не найдется сил
помешать, чтоб ветер
песню разносил.

И внимают люди,
словно детвора,
старым струнам лютни,
песне гусляра.