Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Усну-ка в бозе. В склеп, ослепнув, слягу.
Ведь над почившим никогда не каплет.
Я — сам себе наливший яду Яго.
Я — сам себя загнавший в угол Гамлет.

Смуглянка, повтори, что говорила.
Открой глаза — ведь я же ночь, смуглянка.
Смуглянка, спи: взошло мое светило.

Смуглянка, дай вдохнуть мне дым напева
твоей тоски. Люблю тебя. Иначе
ты стала бы моей невестой, Дева!

Спой снова мне. Напева нет чудесней.
Ведь я тебе не верю. Если б верил,
напев волшебный стал бы просто песней.

Даруй, смуглянка, мне сухое пламя
влюбленных губ. Когда бы не любила,
ты б целовала влажными устами.

Смуглянка, поделись своею болью.
Я ухожу: ведь я в тебя влюбился —
иначе я остался бы с тобою.

Смуглянка, спой мне снова… Нет причины,
чтоб ты молчала. Я ведь Гаутама. [75] Гаутама — в буддийской мифологии — имя одного из Будд.
Харун Рашид [76] Харун Рашид — персонаж сказок "Тысяча и одна ночь". я. Значит, мы едины.

О Шахразада тьмы, с тобой горюем
мы оба… Спой же, Дуньязада мрака,
оледенив уста мне поцелуем.

Целуй меня, смуглянка. Почему бы
тебе не спеть еще? Проснись! Я — полночь.
Но нет, я — день. Так подари мне губы.

Открой глаза, чтоб ночь узреть воочью.
Ведь ты меня не любишь. Если ж любишь,
открой глаза, чтоб восхититься… ночью!

Танцуй, смуглянка! Я в твоем капкане.
Танцуй же, извиваясь под покровом
семи слоев твоей воздушной ткани.

Танцуй, смуглянка! Обнаженной буду
тебя я видеть, если ты — чужая.
Но если ты моя — танцуй нагая.
Я — Гаутама. Я — великий Будда.

Игрец на флейте и свирели,
переживая безразличность
немой полночной акварели,
презрев окольность, околичность,
изверг на тишину бесплодья
дешевый шелк своих мелодий:
его мелодия
мерцала,
как будто лунное
зерцало,
и ноты влажно трепетали,
как будто блики на металле,
но соловей, слепой и гордый,
молчал за недоступной гранью
и соловьиного гортанью
не брал кристальные аккорды.

Тогда презрел хозяин флейты
кичливость соловья и вредность,
и ледяную бездну Леты,
и полночи индифферентность,
и он безмолвие свирелью
пронзил до самой сердцевины,
где под оливкового трелью
напев таился соловьиный.

Его мелодия
мерцала,
как будто лунное
зерцало,
ноты влажно трепетали,
как блики света на металле,
и соловей,
слепой и гордый,
вдруг взял
хрустальные аккорды.

Игрец на флейте и свирели
на время отобрал у ночи
спиралью свернутые трели
и обморочность одиночеств
и этой певчей тишиною
вдруг в область ветра,
молний,
странствий
проник, сроднившись с вышиною
и растворяя боль в пространстве.

И боль кристаллами аккорда
сверкнула в недрах клавикорда.

Игрец на флейте и свирели,
заметив, что.прозрачней стало
дно полуночного кристалла,
что побледнели акварели
кромешной темноты заветной
там, где пробился луч рассветный,
вернул индифферентной ночи
и обморочность одиночеств,
и взятые взаймы аккорды,
которые звучали гордо,
рискуя спорить с тишиною,
пока была ему женою
глухая ночь, во тьме которой
его мелодия мерцала,
как будто лунное
зерцало,
и ноты влажно трепетали,
как будто блики на металле…

Вернул мелодию молчанью.
Пришла заря, пора рычанья,
и блеяния,
и мычанья.

Я, пращник, бросил в небо камень
и погасил предутренние звезды.
Рапсод [77] Рапсод — древнегреческий декламатор, исполнявший на праздниках и пирах эпические поэмы. , метнул я в звезды песню,
и звезды онемели — эхо не вернулось,
Я, размахнувшись, мрачен и задумчив,
забросил злость свою и всю свою тоску
на высоту небесных сфер. И сферы
не выдержали и заголосили:
«Эй ты, пародия на Сфинкса!»
«Забудь ты эти гадкие загадки!» —
они вскричали на пещерном и ущербном языке.
Тогда я зарядил пращу презрительным безмолвьем
и запустил снаряд надменного молчанья
по контуру параболы всесилья,
и проломил безмолвьем барабаны,
и перепонки тоже проломил, и это было
почище, чем фанфары и литавры, —
меня услышали.