Натан Альтерман - Стихи в переводах разных авторов

Мой народ, твое ранено сердце, но дышит...

Принимаешь ты чудо, которому равного нет,

И народ торжествует. Он мечту свою строит,

И восстанет в беде и победе страна.

И навстречу к ней выйдут два юных героя,

Два отчаянных сердца. Двое – он и она.

В гимнастерках простых и в ботинках тяжелых,

Молчаливо пойдут они, силу храня,

И горит на одежде их огненный сполох –

След работы и след фронтового огня.

Так устали они в бесконечной тревоге.

Их еврейскую юность навсегда воспою!

Как стоят они прямо в начале дороги...

Не пойму – Они живы или пали в бою.

И тогда мой народ, пронизанный чудом и горем,

Спросит: кто вы? И ответят они. И речь их ясна;

Мы – то блюдо серебряное, на котором

Вам навеки подарена эта страна.

И замолкнут. Их тени окутает дождь...

Остальное в истории нашей найдешь.

Перевод: Р. Левинзон

«Новости недели», приложение «7 дней», 29.05.2002

Государство не подается народу на серебрянном блюде...

Хаим Вейцман

... И затихнет земля. Взгляд небес окровавленный

Понемногу уймет

Пыл дымящих границ

И восстанет народ – в скорби, но не подавленный

В ожидании Чуда

На исходе зарниц

Встретить чаянный миг он готов. Лунным заревом

Обрамленный, стоит, чуть дыша, еле жив...

... И навстречу ему выйдут

Девушка с парнем

И неспешно пройдут пред народом своим

В форме пыльной, в грязи, в тяжелеющих ботах

Молчаливо пройдут по пути в новый день

Не сменивши одежд, не умывшись от пота,

Что несет след забот и боев ночных тень

Бесконечна усталость, о покое забыто,

А еврейская юность с них стекает росой.

Молча оба шагнут

И замрут, как убитые –

Без движенья, без жизни – как на посту часовой.

Восхитится народ горемычного жребия,

Спросит: Кто вы?. И двое, чья речь вдруг хмельна,

Скажут: Мы... мы и есть то блюдо серебрянное,

На котором дается евреям страна.

Скажут так – и падут, завернувшись в тень-марево.

Остальное войдет в анналы Израиля.

Перевод: Т.Зальцман

Не призывай меня отчаяньем клятвой, не призывай меня обильем слов.

Стремясь к тебе, вхожу на твой порог со всех извилин всех моих дорог.

Усталый путь мой беден и тосклив. Не призывай меня обильем слов.

Затихнет все и сгинет все, и только ты да ночь еще живут.

Шумя толпится на пороге сердца суета.

А ночь – во всю. Гудят леса. Из труб дымится черным валом тьма.

Когда глаза твои останутся одни, бессоницей подчеркнутые синью,

И три струны, что в имени твоем, вдруг прозвенят, сметая пыль,

Скажи, скажи тиши, убийце слез, поведай грусти утомленной,

Что, помня все, к ним возвращаются опустошенными из города, созревшего в борьбе,

Чтоб раз, еще хотя бы раз обнять их.

Как велики мгновения конца! Гаси свечу. И свету нужен отдых.

Молчание развей. Плывут просторы. В безумной выси я вдыхаю воздух.

Ты! – Никогда еще не жил тобою я,

Ты мое море! Соленый запах родины моей!

Как счастье бурное с обломанным крылом,

О, если бы пронзить меня могла ты памятью своей!

Ведь знал я, знал – ты ждешь меня, в тени кусая дрогнувшие губы.

Мне чудился твой шепот бредовой в пролетах улиц, в шумах городских.

И одинокий в праздничном чаду, не раз роняя голову на стол,

Я видел – ты выходишь из угла. Все разошлись. И в темноте осталась ты,

Чтоб заковать меня в прохладу своих рук.

Спокойные промчались годы под твоим окном.

В шкатулке позабыты серьги – память прошлых дней.

Твое лицо худое высечено из грусти.

Мелькнув мечтою предо мной, ты сберегла мне самый ценный дар – Расплату за любовь, печали черствый хлеб

И луч улыбки первой, падающий ниц.

Перевод: О. Файнгольд

Еще слышится песня, что пелась тобой,

И открыта дорога в далекие страны.

Тучка в небе, деревья в воде дождевой

Еще помнят тебя, милый странник.

Но поднимется ветер, и молний хвостом

Раскачается все, что с тобой было раньше.

И расскажут овца и барашек о том,

Что погладил ты их и отправился дальше,

Что пусты твои руки и дом твой далек,

И тебе не однажды дано поклониться

Смеху женщины, ветке, чей зелен листок

И в дождинках побеги-ресницы.

Перевод: Я. Либерман

Вот шепчет о чем-то деревьев листва,

Вот ветер кружится, взмывая в небо...

Опишут их разве

Мои слова?

Сердец их коснуться мне бы.

Взять хлеба и соли, воды запасти,