Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Колчаном чудным ополчу
Неумирающую душу,
И легкий знак я дам лучу
И купол бытия разрушу.

И телеса нагих богинь
Тысячелетней вспыхнут данью,
И не «да будет» – крикну «сгинь»
Бессмысленному мирозданью.

Пусть мрак под властью колдовской
Еще морозней и пустынней,
Пусть вечная душа тоской
Как черной красотой застынет.

От двух Европ до трех Америк
Ты растянулся, сумрак мой.
Лишь молния тебя измерит
Позолоченною тесьмой.

И продиктует гром сердитый
Свой непрощающий закон,
Чтоб вечным другом Афродиты
Я в наказанье был рожден.

Из пены времени, из камня
Застывшей земляной волны,
Среди морозного сверканья
Настороженной вышины.

И в коридорах узких улиц
Ищу я вас, глаза без дна.
У двери буду караулить,
Откроет, может быть, она.

Но тщетно, с каждым веком меньше
И ниже, ниже гордый взгляд.
Лишь восковые манекенши
Из парикмахерских глядят.

О, женщина живая, где ты?
Не по тебе ль тоска веков?
Желтеет мрамор, в прах одетый,
Зовет нас темный твой альков.

Я мрак вселенной опоясать
Хочу орбитой роковой.
Душа, как хищная неясыть,
Не утоляет голод свой.

И жестко, жестко оперенье
Отягощенных тьмою строк.
По круговой большой арене
Меня ведет с улыбкой рок.

И звезды прячутся и свищут,
Лучами раздирая рты.
О, где найти такую пищу,
Чтоб крикнуть просто: хлеб мой, ты!

На растерзание ребенку
Я книгу мук своих отдам,
Я зацелую ту ручонку,
Что разорвет их пополам.

Мой белый бархатный звереныш,
Я от тебя не отойду,
Пока глазенки не уронишь
В моем ликующем саду.

На солнце так блестит твой бархат,
О, то не солнце, это я,
Мой синий небосвод распахнут,
И солнцем грудь видна моя.

Малютка, на, бери скорее
И на кусочки разорви,
Мои лучи тебя согреют
Теплом неслыханной любви.

Я говорю с огромными ветрами,
Волнующими звездные поля,
И Джиокондой в золоченой раме
Поет старинная душа моя.

У пресмыкающихся полдесятка
Белесых чувств, пять клавишей искусств.
Душа лишь чует, как целует сладко
Зазвездный вихрь ее багряный куст.

И щупают слепцы льдяную раму
И не горят улыбкой золотой,
Как в паутине трещин темный мрамор
Великолепной флорентинки той.

Знаю девушку худую,
Омраченную всегда,
Я ничем не расколдую
Скрытого ее стыда.

Он, быть может, тот, который
Тайну рая развязал.
Никнут веки, словно сторы
Именитых темных зал.

Кораблями бродят думы,
Об утесы бьют кормой,
Волны ветер мнет угрюмый...
Ах, когда бы грудь волной!

Вздыхаем часто мы, и «так-с», и «так-то-с»
Разочарованно мы говорим.
Душа – песок, и там кровавый кактус,
И там арена, цирк и пьяный Рим.

И, если церковь на Москве мы встретим,
То не находим в сердце крепких слов,
За то, что пахнет Александром Третьим
От позолоты сонной куполов.

Мы рифмы старые сейчас калечим,
Для крыльев ноги отрубаем их,
Чтоб слово уносило нас далече,
Чтобы кричал с вершин орлиный стих.

И эхом разрастается упругим
В ущельях мозговых вершина та,
И по страницам роет полукруги
Змеиных строк стальная нагота.

Мне нравится медлительный твой сказ,
Как древний мед, сгущенный и тягучий,
И поворот монгольских этих глаз,
И этих скул задумчивые кручи.

Змеею прохладительной восток
Вплетен в твои пленительные строки.
Ленивых рек в них вижу я поток,
И зорь пустынь в них замысел высокий.

По воле рифмы ковкой и богатой
Твой парус режет бурю и грозу.
А я взлюбил жестокие раскаты,
И глыбы туч строками я грызу.