И он воспел ее бессмертным звоном
В аду самосожжения зловонном.
Как стало жутко даже самому,
Как обезумевший огонь запрыгал!
Но он благословил безумье мига,
И воскрешенье удалось ему.
И воскрешенье удалось ему.
Одно движение руки и глаза,
И вновь восстал не только старый Лазарь,
Глухой и равнодушный ко всему,
Но все, что умирали в том дому
И в той стране смоковницы и вяза,
И во вселенной той, с которой связан
Он, ведомый неведомо кому.
До сей поры молчит апокалипсис,
Что все миры в клубок кровавый слиплись,
Как в солнце прокаженное одно,
И в гневе крикнул он: пойду к ослам я,
Им дам ячмень… И выпрыгнул в окно,
И догорало солнечное пламя.
И догорало солнечное пламя,
И, охлаждаясь, жидкий день густел,
Он леденел, и стаи звездных тел
Садились и лились колоколами.
И снилась мне прекрасная Суламифь
С глазами, полными лучистых стрел,
И я напрасной завистью горел
К владыке над прекрасными телами.
Сто сорок было их и без числа
Рабынь, купавших долго их тела
Маслами ароматными Сарона.
И были все лишь рощею теней
Одной, и плыли львы златые трона,
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней.
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней
Окошками кают далеких плыли.
Корабль вселенной мчался в пенном мыле,
Как конь храпел и рвался всё вольней.
И ветер изумрудных гор морей
Качал его, и бурь земных унылей
Рыдал, и завывал в глухом бессильи
Разбить корабль убийц и бунтарей.
И я на палубе чугун перила
Согрел, и ночь со мною говорила
Блудливою волной своих огней.
И сын реки длиннейшей в мире этом
Стал кормчим в эту ночь, а я поэтом,
Как в первый день, так до последних дней.
Как в первый день, так до последних дней
Кричу я песню боли человечьей,
Зрачки мои качаются, как свечи,
И крик заливистей и всё больней.
Но с каждым веком сердце тяжелей,
Свинец сонливости от боли лечит.
Я над гекзаметром сгибаю плечи,
И замертво я падаю, Орфей.
Не оттого ли волны наших строчек
Теперь куда печальней и короче,
И вдохновение не оттого ль
С мгновением срифмовано невинно?
О тот, кто сотворил огонь и боль!..
То Мефистофель шпагою змеиной.
То Мефистофель шпагою змеиной
Смеялся над господней головой,
Когда над гладью розовою глины
Она разглядывала образ свой.
И тень зеленая змеею длинной
Перекрестила купол мировой,
И, как иного здания руины,
Земля покрылась тусклою травой.
То демон синими зевал крылами.
Он воскрешал поверженную тьму,
И воскрешенье удалось ему.
И догорало солнечное пламя,
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней,
Как в первый день, так до последних дней.
Я к розовой скале давно прикручен
Разгневанным огромным палачом,
И молния над скованным плечом
Ветвится пламенем своих излучин.
Очарованья золотом летучим
Наполнена вселенная – мой дом,
И отдаленного творенья гром
Уже ступает медленно по тучам.
О, здравствуй, песнь, моею гостьей будь,
Ты расскажи мне про лучистый путь,
Которым во вселенную пришла ты.
Чтоб холодом священным я продрог,
Ты встрепени хрустальные палаты
Окаменелыми цепями строк.
Окаменелыми цепями строк
Опутали века живую душу,
Умножу я тоску и то разрушу,
Что как струю дробило мой клинок.
Крылами обрасту от рук до ног,
Катушками зрачков измерю сушу,
Метель я буду мчать по Гиндукушу
И петь блуждающему без дорог.
О, Азия, ты шкурою косматой
Распластана с востока до заката.
Был древний зверь так зноен и широк,
Что под ногами чувствую поныне
Шерсть пламенную, как песок пустыни,
Я вырваться хочу, но дремлет рок.
Я вырваться хочу, но дремлет рок,
Тяжелой тишиной легла дремота,
И тканью голубых теней обмотан,
Как мумия, наш высохший мирок.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу