Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Спят губы под невидимым затвором,
Хоть ветер, нежно припадая к ним,
Уж словом хочет прозвучать живым,
И взгляд как бы рассеян кругозором.

Что делать нам с прелестницей такой?
Что есть движенье и что есть покой?
Конечности к спокойствию не склонны.

Жизнь ждет того, кто любит, впереди
Хоть смерть, но любящий – он непреклонный,
Как пламя, страсть в его зажглась груди.

Как пламя, страсть в его зажглась груди,
Как он взглянул на плод своих усилий.
Ее уста лобзания просили,
Как бы шептали: «Милый, подойди!»

Она была как будто взаперти,
Живьем похороненная в могиле,
Но ткани благородные не гнили,
Найдя в земле к бессмертию пути.

И мира лепота – ее надгробье,
И моря нагота – ее подобье,
Живое зеркало ее души.

Она светилась жизнью сокровенной,
И он любовь почувствовал в тиши
К тому, что сам он сделал, вдохновенный.

К тому, что сам он сделал, вдохновенный,
Стремился он взыгравшею душой.
И стала вдруг душа такой большой,
Всё обнимающей, проникновенной.

Вселенная вмещалась в ней одной,
Казалась вечность ветреной, мгновенной,
И было так легко не быть землей,
Что вскрыть себя просились ясно вены.

Что значишь ты, сияющая ткань,
Легко бегущая, как жизнь, как лань,
По жилам, как тропинки разветвленным?

Ты – дар творца, песок в его горсти.
Он в день шестой был сам Пигмалионом,
Готов был жизнь он в жертву принести.

Готов был жизнь он в жертву принести
Той статуе немой и близорукой,
Что будет найдена потом безрукой
И крикнет миру: «Я прекрасна, льсти!»

Анакреона стих начнет цвести
В саду Гафиза, в золотые звуки
Оденет он свои живые муки
С изнеможеньем старости в кости.

Кровь старческая зла и всемогуща,
Ее как бы законченная гуща –
Мазок последний зрелого творца.

Ее походка чудится степенной.
Пигмалион молил, просил конца,
И сжалилась рожденная из пены.

И сжалилась рожденная из пены
Зеленых волн упрямо-боевых
Над юношей, что в думах бредовых
Так дивно воплотил свой сон священный.

Она смирила моря вал смятенный
И в обольстительных чертах своих
Возникла, как непревзойденный стих
В поэме незаконченной вселенной.

О голос мой, дыхание мое!
Воспой очарование ее,
И да падут перед тобою стены!

Будь, сердце, воин! Что ж, что ты одно!
Торжествовать в конце концов дано
Над мастером и статуе нетленной.

Над мастером и статуе нетленной
Дано свое воздвигнуть торжество.
Душа переселяется его
В кусок материи обыкновенной.

И затевают хоровод камены
И окружают бога своего
Той музыкой простой и неизменной,
Что камня оживляет естество.

Стоит он без дыханья, сам как будто
Важнейшего лишенный атрибута,
Присущего существованью… Мсти,

Рука моя, бегущему мгновенью!
И стих мой жив, святому вдохновенью
Он с пьедестала вниз помог сойти.

Он с пьедестала вниз помог сойти
Окаменевшему как будто слову.
С терпеньем, свойственным лишь птицелову,
Сумел себя он вдруг перерасти.

Шептало слово: «Мастер, отпусти
Меня на волю, дам тебе основу
Всех матерьялов, подобру-здорову
Дай ветром быть, не то навек прости!»

И слово вырвалось из рук, что птица,
И потянуло ввысь всего меня,
Как будто сам успел я воплотиться

В крылатый звук с чарующим повтором…
И я, живой, с тех пор припал, звеня,
Ко мрамору, дыханья нет в котором.

Ко мрамору, дыханья нет в котором,
Он подошел с решительным резцом,
И в глыбу он с ликующим лицом
Врубаться стал, сияя влажным взором.

Он камень бил с невиданным напором.
Он вскрыл его и жизнь увидел в нем,
Горящую пленительным огнем.
Как моря блеск, чьи волны в беге скором.

Как пламя, страсть в его зажглась груди
К тому, что сам он сделал, вдохновенный.
Готов был жизнь он в жертву принести.

И сжалилась рожденная из пены.
Над мастером, и статуе нетленной
Он с пьедестала вниз помог сойти.