Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Блестящий Франс в ларце из перламутра
Хранил шестнадцать редкостных вещей,
Одна другой отделанных ярчей,
И в каждой фраз сплетались перлы мудро.

Из них одна в мой час заката утро
Напомнит мне моих минувших дней,
Ее храню я в памяти моей, –
Там речь не о вакханке златокудрой.

О рыжей грешнице там речь идет, –
Она в тавернах пляшет и поет.
Потом она ушла в каменоломню

За чудотворцем тем, пришедшим из…
«Его ты помнишь, милый Понтий? Ис…» –
«Исус? Из Назарета? Нет, не помню».

Монах пергамент набожной рукой
Марал, – поэзия существовала.
Моря не унимались, вместо вала
Рассыпавшегося вставал другой.

На площади, заполненной толпой,
На выцветшем ковре под гул кимвала
Плясунья гибким телом ликовала,
И тут же пел поэт полуслепой.

Навряд ли сыт он был своей работой,
Зато не ведал нашей он заботы
Предать тисненью музыку души, –

Как будто рукопись – не книга это,
Как будто перья и карандаши
Не могут записать слова поэта.

Хочу воспеть я дурака такого,
Который был упрям, как истукан,
Как немец в дивной повести Лескова,
Хваливший вкус горчицы «диафан».

Купил дурак скребницу – не диван.
Пружины спину режут, – он худого
Не видит в том и, продавцу ни слова
Не вымолвив, прилег читать роман.

Роман скучнейший, средством лишь снотворным
Служить бы мог, а мой дурак с упорным
Трудом одолевает пухлый труд,

Бессонницей потом всю жизнь страдая…
Не думайте, что дураку капут, –
Он жив и наслаждается, читая.

Мой палец не украшен талисманом,
Юон, меня писавший, мне не льстил, –
Без соли он меня изобразил,
Скорей хирургом, чем поэтом рьяным.

Позировал часами я, и пьяным
Вставал я с кресла, и почти без сил,
Как выходец из сумрачных могил,
Я брел к себе в сиянии туманном.

А я не тот, что в раме золотой
Сидит, объятый горестной мечтой,
Над книжным шкафом, над угрюмым Дантом…

Хоть в ад за грех стиха я попаду, –
Не думаю, чтоб был таким педантом
Мой дьявол, придираясь и в аду.

Мы божьей милостью с тобой поэты!
Не зря «издревле сладостный союз
Поэтом меж собой связует»… Муз
Питомцы мы, и Пушкина заветы

Храним мы бережно, хоть перепеты
Десятки раз все темы эти… Груз
Стиха влачим мы всё же, – нет обуз
На свете слаще… Я влачу сонеты.

Тяжеловесны, дьяволы! Сутул
От них я стал, в ушах немолчный гул…
В них современность с прошлым вперемежку.

Я жив и не повисну на ремне,
Хоть уж Вольтера мерзкую усмешку
Напоминает даже солнце мне!

В году ноябрь, мне кажется, один,
А ты двумя глазами-ноябрями
В меня глядишь и голыми ветвями
Мне в душу ноешь… Нет грустней картин,

Чем осень милой наблюдать! Куртин
Осенних мрачен вид, – левкои с нами
И знаться не хотят, лишь лепестками
Пленен я запоздалых георгин.

Настурции, и те уже успели
Второй раз отцвести, – я об апреле
И мае вспомнить не хочу, мой друг!

Зима близка, но в осени есть прелесть…
Так созови же ты своих подруг
И веселись, чтоб щеки загорелись!

Под этим сводом синим, в землю вросшим,
Небесной твердью что зовется, в день,
Который обещался быть хорошим,
Явилась ты… Уж отцвела сирень,

И Врубеля таинственная тень
За мной влачилась. Сам я стал похожим
На этого безумца. Непогожим
Стал день, и смолкла солнца тилидень.

Пять лет неполных, и в траве кроватка.
Ты с головой укрылась, спишь ты сладко!
А я не засыпаю с ночи той,

Как ты, душа души моей, заснула.
Я полон слез и громового гула,
Я пасмурен в день даже золотой!

Не знает однодневный мотылек,
Что солнце вновь взойдет, – он, умирая,
Закат огромный видит, блеск без края,
Пожар вселенной, вечности порог.