Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Проходит ночь, и вновь горит восток,
И эра начинается другая,
И мотылек другой живет, не зная,
Что к вечеру его наступит срок.

Он умирает, я сказал бы, мудро, –
Не тронута на крыльях даже пудра.
И всё же тайна эта велика.

И даже человек, чей быстрый разум,
Как молнией, мир обнимает разом,
Задумался над смертью мотылька.

Из пены без купального костюма
Ты вылезла, богиня красоты.
О, как прекрасна даже нынче ты,
Хоть море бурно и волна угрюма.

Беспечный смех твой слышу я средь шума
Событий грозных, дивные черты
Телесных форм блестят из черноты
Земли разрытой, что темнее трюма.

Тебя, безрукую, везли в музей,
Окаменелой красоты твоей
Не пощадит война, и вновь укрыта

Землею будешь ты Европы той,
На берег чей из пены голубой
Ступила ты когда-то, Афродита!

Вы где теперь, теченьица и школки?
Осталось что от звонкой чепухи?
Сухие мусоринки шелухи
Да разноцветного стекла осколки.

Еще хранят запыленные полки
Оттиснутые юности грехи.
В полях поэзии не воют волки,
Пасутся просторунные стихи.

Порой напомнит о себе в анналах
Матерый волк, он в переводах вялых
Нашел убежище от бурь времен.

Живой воды забыв давно источник,
Вперяя взор в спасительный подстрочник,
Он то литовец, то аварец он.

Зеленая травинка мне как нож, –
Я вспоминаю мая двадцать третье…
Прошло уж не одно десятилетье,
И боль жива, как в памяти копнешь.

Остра, неутолима боль… И что ж,
Что за тобой еще явились дети, –
Твои то две сестры и брат, и схож
С твоим их облик при неясном свете.

Но миллионы братьев и сестер
Не могут заменить твой голос, взор,
Твою неповторимую улыбку.

И смерти я не отдал их, живых, –
Они во мне… Я слышу, словно скрипку,
Твой говор, вижу небо глаз твоих.

Подальше отступите от холста,
И пятна оживут пред вашим взором,
И расположится простым узором
Играющая красок пестрота.

И было что подобием хвоста,
Вдруг станет головой, тюрьма – простором,
Кровавый скорпион – цветком, в котором
Живая воплотилась красота.

А вы к картине подошли вплотную.
И что вы видите? Юдоль земную,
Нагроможденье грубое мазков.

И вы хоть на ночлег остановитесь
Перед холстом, вы им не вдохновитесь, –
Закон искусства на земле таков.

Чужих ступеней тяжесть Данте знал,
Ведь лифта не было во время оно!
А я взлетаю вверх, но учащенно
Пульс бьется, и в груди как бы кимвал.

И мысль за мыслью, как за валом вал,
Проносится в мозгу, он полон звона
И рокота… А вдруг неблагосклонно
Я буду встречен… Кнопку я нажал.

В ответ раздался звон и лай собачий,
Открылась дверь, и вот я жду удачи,
Решенья, может быть, судьбы своей…

Меня встречает Данте Алигьери…
Позвольте, разве Данте был еврей?
И ада предо мной разверзлись двери.

Кто был Шекспир? Бэкон или Ретленд?
Иль кто-нибудь другой, иль даже группа
Мыслителей?.. Глядит с гравюры тупо
Елизаветинский интеллигент.

Пред ним и Флетчер – ревностный студент.
В театре «Глобус» подвизалась труппа.
Сын мясника мог Шейлока так скупо
Душою наделить… О дым легенд!

Кто создал эти тридцать семь трагедий,
Где действуют живые люди, лэди
И принцы, где народа слышен шаг?

На сей вопрос есть разные ответы.
Но знаменитые его сонеты
По-русски написал один Маршак.

Моей Маринке уж двенадцтый годик,
И, как внимания к науке знак,
Мы видим на окошке огородик:
В нем лук, ревень, шпинат и пастернак.

Она в последнем слове не находит
Особенного ничего… Раз так, –
Ей говорю, – уж лучше красный мак
Ты посади, ведь он прекрасно всходит!