Евгений Лукин: Бал был бел

Шлите Первое Лицо
в нашу глушь лесную —
пусть воссядет одесную,
мать его честную!
Я Лицу скажу в лицо
триединое словцо —
всю программу обосную
антикризисную.

Задолбал, скажу, ети,
громкими речами!
Завтра выйдем с тягачами
да тряхнём плечами,
перекроем все пути —
вот тогда и покрути
ситуацию ночами
с Абрамовичами!

По стеклу ползёт, как слизень,
тусклый дождь. И кто в ответе,
что единственную жиз(е)нь
растранжирил на две трети?
Продремал, проговорил,
прокутил, проволочился.
Все ошибки повторил.
Ничему не научился.
Но пока в запасе треть,
да и мышцы не обдрябли,
дай мне, Господи, успеть
наступить на те же грабли!

Предположим, кредит исчерпан
или просто накрылась льгота —
и стоишь ты с отверстым гры́злом,
поминая едрёну вошь.
Был ты, надо сказать, ущербен,
а лишили тебя чего-то —
и, гляди-ка, проникся смыслом,
даже знаешь, зачем живёшь.

О державе, о нас
и о Господе Боге
размышляя не раз,
обнаружил в итоге,
что владыкам земным
поклоняться не надо,
что до Господа им —
как ГУЛАГу до ада.

Не выношу естественный отбор —
он породил меня и мне подобных.
Не потому ли с юношеских пор
я так люблю зверушек допотопных?
Не за размах длины и ширины —
за те черты, благодаря которым
зверушки эти были сметены
с лица Земли естественным отбором.

Растолкуй мне, солдат, до того как убьёшь:
почему в Карабахе, в Найроби
ты идёшь на войну, как идут на грабёж, —
в чёрной маске и клоунской робе?
Почему не играют в тебя пацаны,
предпочтенье отдав детективу?
Почему, повествуя о буднях войны,
ты затылком сидишь к объективу?
Впрочем, знаю заранее, что поглядишь,
как бы дуло в упор поглядело,
и, затвор передёрнув, меня убедишь,
что война — благородное дело.

Ну да, совдеп [3] Совдеп — Совет депутатов, орган управления в СССР. , разгул комбеда [4] Комбед — Комитет бедноты. В годы военного коммунизма — организация, занимавшаяся продразвёрсткой, раскулачиванием, вербовкой в Красную армию и т. д. ,
рабочий бос, крестьянин гол,
однако ратная победа —
не Порт-Артур, а Халкин-Гол.
Ну да, штрафбат подобен аду
и позади заградотряд,
однако выстоял блокаду
не Петербург, а Ленинград.
Ну да, святыней мировою
объявлен Николай Второй,
однако слава за Второю,
а не за Первой мировой.

— О, что это за милое дитя,
коленопреклонённое во храме?
— Да то же, что десяток лет спустя
тот самый храм кромсало тракторами.
— А это, что плюёт в иконостас,
а образа взирают темнолицо?
— Да то же, блин, что требует сейчас
стереть плевки и вместе помолиться.
— А ты-то, ты! Твоё-то где мурло
среди бесценных фотодокументов?
— Да как-то в головёнку не взбрело —
ни храмов не ломал, ни монументов.

Сам-то я не видывал воочию,
но зато слыхал со стороны,
будто войны, кризисы и прочее
бесподобно смотрятся с Луны.
Да, возможно. Что ж тут небывалого?
И природа тоже непроста:
подойдёшь — взаимопожиралово,
чуть отступишь — снова красота.

«Учись у природы». Что ж я,
не видывал червяка,
которого птичка Божья
уродует, как в ЧК?
Казалось бы: что безгрешней
орешка семи вершков?
Воюет и он с черешней
на уровне корешков.
Не будучи извращенцем,
в суждениях прям и прост,
пернатый приму освенцим
и лиственный холокост.
А вы, болтуны, уроды
и дамочки-травести,
учились бы у природы,
как надо себя вести!

Жить надо так, как будто смерти нет,
иначе будет вечная агония —
носи тогда браслеты из циркония
и чти расположение планет.
Прикидывай со страхом: в ад ли, в рай?
А ну как нет ни ада и ни рая?
Пока живёшь, живи, не помирая,
и, помирая, слышь, не помирай.

Чем искушать планиду,
вникая в смысл жизни,
ты лучше цианиду
возьми и дербалызни.
Пойми, что так ли, эдак,
а на своём веку ты
нарвёшься напоследок
на чашечку цикуты.