Ирина Ратушинская - Стихотворения. Книга стихов

Они идут,
Их бог не утолён,
И отказать
Они ему не вправе.
Так постигай
Чужой земли закон,
Хазарский череп в золотой оправе!
Ваш праздник, женщины:
Вам есть, где сеять лён!

Вот,
У меня больше нет ничего.
Что от Господа —
Отнято, и молчанье.
И ни ворона,
И ни индекса над головой.
И над телом — уже не моим —
Сыны откричали.
Вот,
Безо всего нечему и болеть.
Что положено —
Сделано, и свобода.
Даже ветер
Не ищет нерва, в котором петь,
За его отсутствием
В проданных ёлках года.

Мы, как дети в лесу,
Заблудились во времени грубом
И как храбрые дети
Поверили слову «всегда».
Что нам пряничных домиков
Кремово-белые трубы,
Если с грозных высот
Вифлеемская льётся звезда:
Так доверчиво,
Будто — ни зверя, ни змея,
Так счастливо,
Как будто не страшно ничуть,
Так предерзостно,
Будто вдохнём — и посмеем
Хоть упрямством, хоть радостью
Сердце туда доплеснуть.
Из кургузых одёжек,
Что нам покупали на вырост,
Из ревнивых кустов,
Что держали роднее забот,
Из подножек корней,
Сквозь попрёки, и жалость, и сырость,
Не считая порезов —
Осмелиться в бег и в полёт.
Только помня,
Что кто остаётся — тому тяжелее,
Только зная,
Что кто обернётся — накличет беду.
Невесомым лучом
Ни пройти, ни прожить не умея —
Мы, оборвыши мира,
Бредём.
И растём на ходу.

Как по небу птицы —
Чтоб тоска не гасла.
Через степь граница —
Чтобы мытарь спасся.
Пыльная дорога —
Чтобы ясный вечер.
А поэт — для Бога,
Если гаснут свечи.

Это мы — сынАм своим родина:
Наши руки и наши лица.
Время воет на повороте, но
И его обкапают птицы:
Чем помпезнее, тем щедрее —
Всё, от памятников до башен.
Поднимайтесь, сынки, скорее:
Бог не выдаст и бес не страшен.
И летают во сне мальчишки,
И пугаются, и смеются.
Парикмахер мудрит над стрижкой:
Русы волосы, да не вьются.
И отец им делает луки,
И с дворовой ордой знакомой
Хлеб ломают малые руки,
Как в присягу нашему дому,
Где распахнуты смех и споры,
Где иконы, книги и звери,
Где им родина — в рост и впору.
И охАйте — так не поверят.

И снова в одиночество, как в воду,
С весёлой жутью, с дрожью по хребту.
Кто остаются — мне простят уходы.
Уже так было.
Я опять приду.

Ещё горят ожоги жадной суши,
Но губы леденеют глубиной,
И тишина до боли ломит уши.
И меркнет свет,
Ненужный и земной.

Пустые цифры дома-века-года
Смываются с былого бытия.
Там правит сердцем строгая свобода.
Там лишних нет.
Там только Бог и я.

И нет дыханья, чтобы молвить слово.
А только ждёшь, что, может быть, опять —
Так редко с лаской, чаще так сурово —
Но прозвучит,
Что Он хотел сказать.

И всё. И не позволит задержаться.
И даст посыл: как в поле со двора.
Ты знаешь, Господи, что я хочу остаться.
Я знаю, Господи,
Что не пора.

Но в судороге жёсткой, как в конверте,
Выносит ослабевшая рука,
Что вложено в неё — для тех, на тверди:
Жемчужницу,
А может, горсть песка.

Не сразу и разжать.
Но, узнавая,
Но удивляясь, что ещё стоят
Всё в том же времени, и ждут у края —
Протянешь руку: что там, я не знаю.
Но те, кто ждали —
Те всегда простят.

Посмотри, чужак:
Вот мои сыновья,
Вот земля — в перекате ржи.
Это ты сказал,
Но попомню — я,
Что нельзя вам любить чужих.

Что хороший чужой —
Значит мёртвый чужой —
Это правда твоя и ложь.
И ты сам, чужак,
За такой чертой,
Что не спросишь и не найдёшь.

Там солдатам — сон,
Покой и приют,
Но за землю спорить — живым.
И мои сыновья
У костра споют
То, что ты завещал своим.

Десять лет — это полная ясность в мире:
Все девчонки дуры. Классный фломастер.
Не обидно, когда дважды два — четыре.
Лужи — мокрые.
В картах четыре масти.

Десять лет — взгляд философа на корову
До того, как та начала бодаться:
Если плюнулся зуб — значит, будет новый.
Дом — для сна.
Учительница — для нотаций.

Ни оттенков, ни сумерек и ни хмури.
Кто родил котят — тот не кот, а кошка.
На фига человеку мятеж и буря,
Раз так прочен мир
На железных ножках?