Ирина Ратушинская - Стихотворения. Книга стихов

Плачет серый ветер,
Что дразнит ворона.
Ворона хохочет —
Качаются сосны.
Ах серый ты, серый!
Пора бы на Север:
Прилечь бы на льдине —
Никто не увидит.
Ах бедный ты, бедный!
Качаются сосны,
А муравьи лезут
Смотреть, как ты плачешь.
А там ещё выше —
Дождик да тучи,
А там ещё ниже —
Грибы да колючки.
Зачем ветру плакать
В такой пустой вечер?
Пошли стряхнём листья
С соседнего леса!

Я письмо пишу сегодня
На тот свет. А что же —
Если с этого ни строчки,
Ни вести? А рожи
Тюремные — не людские,
Не ясные лица —
Так и сунутся в кормушку:
Что ж, мол, не боится?
Может, всё-таки заплачет,
А там и пощады —
Заскулит? Глазок незрячий,
Конвоир прыщавый...
И не страшно, да ведь пакость!
Воздух липнет к коже.
Не учили в детстве плакать —
Царствие им Божье —
Бабка с дедом — а всё буквам,
Латинским и нашим...
Не пугали меня букой,
Не пихали кашей.
Только выучить успели
Доброе от злого
Отличать — как у постели
С крестом в изголовье
Всё сиротство отревела
Я вперёд, на годы...
Дед, не шляхетское дело —
Плакать перед сбродом,
Правда? Бабушка, в любистке
Ты меня купала,
Чтоб по камерам гебистским
Свежесть не пропала,
Да? Шептала и крестила,
Платком укрывала,
Чтобы горло не простыло
В тюремных подвалах!
А сейчас бы передачу
Принесла, и гордо
Посмотрела бы — без плача! —
В служебные морды.
Яснейшая моя пани
В ботах из починки!
Хороши ли под стопами
Облаков овчинки?
Деду, самый первый рыцарь,
Твердыня кристалла!
Помнишь: «Трижды разориться —
Лишь бы честь осталась!»
Видишь, крепко заучила.
Доволен ли мною?
Мне ль набрасывать кручину
На плечи весною?
Улыбнитесь мне, родные,
И благословите
На пути мои земные —
Не в холопьей свите,
И не в свалке за погоны
Да чёрную «Волгу»,
А в столыпинском вагоне
На верхнюю полку,
Да на ватник не по росту,
На платок измятый,
На лёгкую мою поступь
Меж двух автоматов.

Всё круче тропа — предстало
То время, что я ждала.
И горлу воздуха мало,
Но боль высоты — светла.
Хрустит ледяная плёнка,
Вмерзающая в весну,
И сердце чёрным козлёнком
Взлетает на крутизну.
А дальше — кремнём и серой,
И всё невесомей шаг,
Но здесь высочайшей мерой
Отмерится мне душа.
И если дойду — над твердью
Увижу мосты лучей,
А нет — казни меня смертью,
Моя голубая честь!
О, сколько нас есть и было
На этом горнем пути!
Лишь эхо — школьник-зубрила
Заучит:
— Пора! Лети!

Кому мечта по всем счетам оплатит,
Кому позолотит пустой орех...
А мне скулит про бархатное платье,
Вишнёвое и пышное, как грех.
О, недоступное! Не нашей жизни!
И негде взять, и некуда надеть...
Но как мне хочется!
Резонной укоризне
Наперекор — там, в самой тесноте
Сердечных закутков — цветёт отрава
Тяжёлых складок, тёмного шитья...
Ребяческое попранное право
На красоту! Не хлеба, не жилья —
Но королевских небелёных кружев,
Витых колец, лукавых лент — ан нет!
Мой день, как ослик, взнуздан и нагружен,
А ночь пустынна, как тюремный свет.
Но я в душе — что делать! Виновата! —
Всё шью его, и тысячный стежок
Кладу в уме, застёгивая ватник
И меряя кирзовый сапожок.

Круто сыплются звёзды,
и холод в небесных селеньях.
Этот месяц на взмахе — держись, не ослабя руки!
Закрываешь глаза — и за гранью усталого зренья
Конькобежец, как циркуль, размеренно чертит круги.
В черно-белой гравюре зимы исчезают оттенки,
Громыхает глаголом суровое нищенство фраз.
Пять шагов до окна и четыре от стенки до стенки,
Да нелепо моргает в железо оправленный глаз.
Монотонная хитрость допроса волочится мимо,
Молодой конвоир по-солдатски бесхитростно груб...
О, какое спокойствие — молча брести через зиму,
Даже «нет» не спуская
с обмётанных треснувших губ!
Снежный маятник стёрся: какая по счёту неделя?
Лишь темнее глаза над строкою да лоб горячей.
Через жар и озноб — я дойду, я дойду до апреля!
Я уже на дороге. И Божья рука на плече.

А вот зима! Кому прохлады?
Хрустит заснеженный лоток...
Не застуди зубов! Халатом
Крахмальным, святостью и мятой —
У самых губ! У самых ног!
Лови! Топчи!
Всё так нелепо,
Так запрокинуто, смеясь,
Как будто сыплют белым хлебом —
По крошке — ангелы на нас.
Всем узникам на свете хватит!
Щедрейшей пайкой — пышный слой:
Всем ребятишкам — сладкой ватой,
Всем убиенным — за оградой
Пресветлым пухом;
Мне — весной.