Александр Дольский - Стихотворения

представлен один в тринадцати лицах -

Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица.

И пероральпо ему на дорогу

дали всего понемногу:

две таблетки аминазина,

две таблетки тизерцина,

две таблетки димедрола

и сто миллиграмм корвалола,

чтобы маньяк параноидный Спица

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица)

не смог убежать, не смог удавиться.

Чтобы заснул он на время в пути

и к старенькой маме не смог уйти.

Приехала тачка в зеленых крестах,

Спицу связали во многих местах,

занесли в машину пластом

и сверху накрыли железным листом,

чтобы в дороге выкрасть не смог

свихнувший его диссидентский кружок.

Вдове Сердюковой В.В. в пути

вдруг захотелось с машины сойти,

чтоб посмотреть - на месте ли Спица

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица).

Нестарой вдове пришлось изумиться...

Задняя дверь распахнута лихо,

нет железа и нету психа...

Во сне по дороге выпали лица -

Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах, а с ними и Спица.

Во сне об дорогу легко убиться...

И все тринадцать в образе психа

(мир их праху!) лежали тихо...

Сердюкову В.В. пожурили немного,

дали выговор, но не строгий.

Все хорошо, но в тринадцати лицах

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица)

маме спициной снится Спица.

1975

Мама, что-то долго очень

Папа наш не едет.

Я к нему поеду ночью на велосипеде.

Постучусь к нему в окошко

И скажу: "Простите,

Что-то я замерз немножко,

Вы меня впустите".

"Дождь такой, что даже нервы

Просушить мне надо

Может, быть дадите мне вы

Плитку шоколада.

Даже можете на терке

Натереть морковки.

А "четверки" и "пятерки"

Все в командировке".

Он тогда меня узнает,

Скажет: "Здравствуй, Вовка!

Будешь жить со мной до мая

Ты в командировке.

Есть кино. Вместо обеда

Будем пить мы соки".

Я верхом на нем проеду -

Он у нас высокий.

Мама, что-то долго очень

Папа наш не едет.

Я к нему поеду ночью

На велосипеде.

У мягкой и ласковой девушки Лены,

На киноактрису похожей немножко,

На ласковых кино- и фотоколенях

Сидела мурлыча соседская кошка.

А Лена, беседуя с грубым мужчиной,

Незваным и очень невежливым гостем,

Тихонечко гладила кошкину спину

И думала, думала: "Вот в стенке гвоздик".

А грубый мужчина ходил по квартире

И все объяснял он, что есть дважды два,

Которые вовсе не пять, а четыре,

И что на плечах - лишь одна голова.

А Лена была терпелива на диво,

Почти что настолько, насколько красива,

И по носу кошки мизинцем водила,

И очень печально и тихо спросила:

"Скажите, а есть ли такие трамваи,

Которые прямо въезжают в квартиры,

Чтоб сели в них гости, одна голова и

С ней заодно дважды два и четыре".

Дороги, столбов телеграфных кресты,

и холод и затхлость гостиниц,

и бездорожье российской версты,

и черствый буфетный гостинец,

и высокомерье столичных чинуш,

и провинциальное хамство,

и сплетни, и слухи и честную чушь

терпи с благородным упрямством.

Недуг подкрадется - ах, Бог наказал,

готовьте прощальные речи,

но вечер наступит, и сцена и зал

всего выжимают и лечат.

Мне видится зал, как прекрасный кувшин,

который наполниться жаждет,

порой принимающий форму души,

тем более, чем не однажды

Бессонные думы жестокой строкой

огранишь внутри и снаружи,

робея в надежде, что твой непокой

для пользы Отечества служит,

а в дальних концах его, если совсем

по дому тоска и тревога,

на время, быть может, поможет ноль-семь,

и снова дорога, дорога.

И всегда с тобой тревоги, и всегда с тобой враги,

бесконечные дороги, бесконечные долги.

А камни падают всегда,

Куда не брось.

И вторит леший поездам,

Так повелось.

Когда до кроны шум и смех -

Покоя нет.

О павших вспомни, и о тех,

По чьей вине.

Любви и думам помешать -

Страшнее нет.

Себя венками украшать -

Конец, привет.

А колокол себя поет:

"Кижи, Кижи".

А испытатель, как поэт

Разбился. Жив.

А дети не глупее нас,

Больших детей.

У них поменьше слов запас,

Пустых, как тень.

Цветы растут, чтоб умереть

В руках у нас.

Веселье - ласковый медведь

Зеленый глаз.