Александр Дольский - Стихотворения

произнесенных тихо очень,

чтоб языков не помнить прочих

красивых, умных языков.

Остался только жест один,

уже давно забытый нами -

прижаться зябкими плечами.

Как этот жест необходим!..

И две души, как две вины,

две необжитые пустыни,

где не построены святыни,

хотя мосты все сожжены.

Осталась только жизнь одна

из двух соединенных вместе...

Да будет так. и к нашей чести

иная будет нам страшна.

Осталось, это все осталось -

и жизнь одна, и звук шагов,

и жест, и несколько слогов,

но не любовь... Такая малость.

1963

Томится музыка в неволе,

в решетке струн на чуткой деке.

Представь себе, что некий поляк

все знал о нас. . . И в прошлом веке!

И за тебя он все сказал,

и за меня решил, конечно.

Вот так, полузакрыв глаза,

он волю дал лишь пальцам грешным.

С большого альца до мизинца

расписан самый мелкий звук.

Представь себе — такой вот принцип

анализа сердечных мук.

Пусть это вальс или прелюд —

какая чистая палитра!

С его гармонией и ритмом

отождествляю Божий суд.

Шопену нынче нужен пульс,

синкоп каскады, крутизна их,

тарелки, контрабас. . . Ну пусть,

играй, играй, Шопен не знает.

А в торопливости культур

и в ритмах новых поколений

смешон наив фиоритур

и первозданность кантилены.

И классик превращен в пунктир. . .

Так дождь стучит по старым крышам,

не зная духоты квартир.

Играй, играй, Шопен не слышит!

Так вертит лопасти вода,

размеренно, неторопливо.

Аккордов тонкая слюда

дрожит в ажурных переливах.

И в интегралах амплитуд

рассчитаны любовь и горе.

И мысль, и сердце бьются тут,

искусство с алгеброй не спорят.

Так педантичен каждый звук,

но как свободно пьеса дышит!

Да, радость не познать без мук,

играй, как жаль, Шопен не слышит!

1963

Когда усталый мозг наполовину

в субстанцию дремоты погружен,

и тело мысли с миром пуповину

не чувствует, скользя между времен,

освобождаясь от пластов привычек

и от округлой правильности слов,

сверкая серебром других отмычек,

похожих на крыло или весло,

отряхиваясь от обычной речи

и облачаясь волнами частот,

звучащими и видимыми легче,

чем азбука и обертоны нот,

и зная априори до латыни

от клинописи и пасхальных кукл

все языки, законы и святыни,

но предпочтя музыку языку,

какие-то похожие на лютню,

или кифару, или скрип возов,

ни разу не звучавшие на людях

пророческие тембры голосов

возникнут и погаснут, как огарки,

и в миг, когда уйдут во тьму глаза,

все прошлое осветится неярко

и жизнь свою возможно предсказать

1963

В морском прибое, в шуме сосен,

в глухой тональности дождя,

и в кликах журавлей под осень,

и в том, как слово произносит

впервые малое дитя,

во всхлипах (стонах, междометьях),

в потоках и лавинах гор,

в любом предмете и сюжете,

во всех пределах и столетьях

живут мажор или минор.

Есть звукоряды чистых тембров —

чугун колоколов и сталь,

ель тонкой деки и хрусталь,

а город — хаос пот и темпов,

его тональность не проста.

И если выдастся минута

беспечной грусти, праздных дум,

прислушаюсь тогда к чему-то,

что рядом прозвучит лишь смутно,

как легкий и неясный шум,

и в соразмерность ритма доли

я приведу по мере сил,

и к звукам горечи и боли

добавлю радости и воли,

и шум берез или осин.

И ощущаю повторенье

из бессознательной глуши

мелодии стихотворенья,

и выбираю направленье

потока мысли и души.

1964

Я знаю, есть в глубинах мирозданья

такая же свеча из темноты.

такое же неловкое страданье,

такие же неяркие мечты.

За многие пространства и парсеки,

что не исчислить цифрою земной,

похожие на близких человеки

с участием беседуют со мной.

И слышат мои медленные строки,

подносят света аспидный бокал.

Он льется на меня от звезд высоких,

как всенощный спасительный хорал.

Нас заключил один безмерный атом...

И наших дней зеркальное вино

разлито между мной и звездным братом

без времени - недавно ли, давно?..

И любим мы одну и ту же оба,

но не всегда предмет в душе храним.