Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

В суровом стиле – живопись начала

Не века, а готического зала,

Где в самой сердцевине анфилады

Большая композиция осады

Огромной крепости крутой эпохи.

Над городом кровавые сполохи —

Как у Брюллова. Падая в пейзаже,

Тираны воскресают в Эрмитаже

И служат не уроком, а каноном, —

Придвинутые к мраморным колоннам,

Как будто ждут прихода Алигьери

В средневековом этом интерьере.

В том городе, где средние века

Пересеклись с эпохою расцвета

Науки и печатного станка,

Я в новый век, в сороковое лето,

Вошёл и не заметил, что вполне

Оправдано внезапным переходом

Кочевника к оседлости – в стране,

Освоенной торгующим народом.

Пронизан воздух боем часовым.

Сумятица. Скопление народа.

Поток машин преобразует в дым

Программу из поэмы Гесиода.

И над землёй ночной звезды отвес,

Что выпрямил когда-то человека,

Как маятник в механике небес

С картинки девятнадцатого века.

Всё связано. Калейдоскоп времён.

Синоптик по заказу гоминида

Даёт прогноз миграции племён —

В границах геометрии Эвклида.

И свет, и время вектором к земле

Направлены – к тотальному исходу,

К падению в единственном числе

Икара в ледниковую природу.

В том городе, над синею рекой,

Я верил, не испытывая веру.

И царь-комар, как мытарь городской,

Испытывал меня, порой – не в меру.

Когда бы не урок: «Будь глух и нем»,

Наверное, не выжил бы. Тот город

Теперь в другой эпохе вместе с тем

Двором, где был и голоден и молод,

Но как любил! И правил черновик,

Катренами, выстраивая строки.

Так было легче пересилить крик

И сохранить свидетельства, вещдоки

Того, чем жил, но, забывая – как,

Склонялся к осмыслению дороги.

Стремился вверх и попадал впросак.

Слагал элегии, читал эклоги.

И больше чем портрет, любил пейзаж,

Исполненный по осени с натуры,

В том городе, где небо – как витраж

Среди возвышенной архитектуры.

И звонницы одетые в леса,

И древние постройки на обрыве,

И жителей тревожные глаза —

Глядят мне вслед в обратной перспективе.

В том городе подземная река,

Как скрытая от смертных Гиппокрена,

Ещё выносит в мир из родника

Потоки из эпохи плейстоцена…

Но дальше – осторожней! Перебор

Грозит потерей сна, как части речи,

И памяти, что сводит кругозор

К отрезку времени и месту встречи.

Труды и дни! Наивный Гесиод

Не разгадал в Божественной картине

Простой круговорот проточных вод

Как следствие, влекомое к причине.

И нет уже ни города, ни той

Мелодии, что рождена до слова.

И снится нам тот город золотой

Под мягкий баритон Гребенщикова.

Расплывчато, но верно. Городов

Пределы, словно небеса святыми,

Как воздухом, до самых облаков,

Пронизаны мечтами золотыми.

И в окнах золотой вечерний снег

Горит, как свет во тьме пирамидальной.

И город как спасительный ковчег

Подходит к лирике исповедальной.

Последний островок весеннего снежка…

И всё! И мишура слетает понемногу.

Как выйду погулять, встречаю старика,

Что всякий раз один выходит на дорогу

И бродит день-деньской. И всякий раз, когда

Я – созерцая даль – закуриваю нервно,

То мыслю, что одна заветная звезда

Горит светлее дня в его душе, наверно.

Что было, то было. Костёр на поляне

В глубоком распадке с просветом в простор,

С прострелом для эха и речкой в тумане,

И невыразимая линия гор!

Вдруг вспыхнут, как в юности, жаркие споры

Поддатых геологов и работяг

Про эти же самые реки и горы!

И песня звучит про таких же бродяг.

И крепким словечком крутого расклада

Прокатится эхо из дальних полей

О том, как пропала вторая бригада.

Опомнись, романтик! Вернись, дуралей!

Но вместо ответа, как вызов по «скорой»,

Поход за мадерой в большое село.

И словно с распутинскою Матёрой

Прощанье с эпохой, и вновь на крыло!

Чтоб с неба взглянуть на великие реки,