Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Люблю следить элегию в природе.

В ней осень плачет, а душа парит.

И кажется, что кто-то в небосводе

Действительно со мною говорит.

И все пути – как прочерки в анкете!

И горизонт в прострелах октября

Бегущею строкою о поэте

Напомнит, словно с небом говоря

О том, что в роще красный куст рябины

Уже отпел российский соловей!

И эти – золотые осенины

Есенинских нисколько не новей.

Уходят лирики. Большие темы

Ещё размыты – словно облака.

Вынашивают юноши поэмы,

Разгадывая прошлые века,

Клянут ещё не прожитые годы

И говорят о веке золотом!

Они – как будто первые рапсоды —

Уже владеют новым языком.

Зелёные горы драконьим хребтом

Разрезали степь. Что случилось потом —

Теперь очевидно. Не чаял герой,

Что враг обернётся зелёной горой.

И что-то невесело, коли зане

Не хочется петь мне об этой войне.

Несметное войско уходит во тьму:

За всадником всадник – один к одному.

Виктору Липатову

И днесь в тех зеркалах – сапфиры, серафимы…

Архангелы поют, как наяву, незримы.

Чистилище миров, рождение Вселенных

И знаки всех времён в тех зеркалах нетленных.

Молчит апостол Марк, но Гёте, словно Вертер,

Покажется на миг и крикнет: «Это ветер!» —

В полотнищах зерцал, которые уносят

Туда, где никого по имени не спросят,

А просто нарекут Платоном или Марком.

В тех зеркалах война не кончится Ремарком,

Как не узнать о том Шекспирам и Гомерам,

О чём шумел камыш обкуренным шумерам.

И днесь в тех зеркалах жрецы вдыхают ладан.

И мир, как лабиринт, доселе не разгадан.

Там сотворён квадрат, но выставлен без рамы,

Как вечное Ничто под слоем амальгамы.

Шипы терновника и свастики паук,

И мак, алеющий на ниве вместо хлеба.

Цветок распущенный разительней, чем звук

Бомбардировщика, слетающего с неба

В окно, прорубленное в тот заморский край,

Где век тому назад пропахшие железом

Баварцы бравые, выкрикивая «хайль!»,

Приветствовали смерть в диктаторе нетрезвом…

Солярный знак – тавро, каким клеймили скот, —

В зерцалах памяти опутан паутиной.

И возводящий вновь из праха эшафот

На собственную казнь ещё придёт с повинной.

И эхом прозвучат крылатые слова

На языке, давно забытом, словно вера,

Тех жалких зрителей, качающих права, —

Убийственных времён Септимия Севера.

Всё это было здесь, и всё вернётся к нам —

И страх, и смертный грех, и слёзы, и расплата

За зрелище всего, за жертвы всем богам.

На всех одна вина – за каждого солдата.

В Святой земле не кончится война.

Смелее будь – как те волхвы с востока,

Что видят куст, а мыслят – купина

И только в яслях узнают пророка.

И ты иди – как те волхвы – всегда,

Как сказано: от края и до края.

К Святой земле ведёт одна звезда,

Но ты скажи, что вся земля – Святая.

Смелее будь! Смотри на листопад,

От светоча воскуривая ладан.

Осенний лес вдали – как Райский Сад.

И мир вокруг – волхвами не разгадан.

И тихо – словно кончилась война.

Ты воевал, но не узнал пророка.

В тебе самом – пророк и купина.

И как часы – идут волхвы с востока.

В предместье ночь. Прикушенный язык

Церковной звонницы – как свойство речи

Быть мыслимой, изображая крик,

Быть колоколом в образе Предтечи —

До света и до слова, что ясней

Глагола «быть», звучащего на грани.

В предместье ночь! И чем она темней,