Макс Армай - 33 Буквы

Мы глазели по сторонам,
Всё крутили вокруг головой:
— Ах, какой у той девушки стан!
— Ах, какая вдруг села со мной!

Мы считали, как будто, ворон
И машинам смотрели вослед,
Но со всех разглядели сторон
Тех девиц, кто всех больше раздет.

Лето — самый волшебный сезон:
Шире окон раскрыты глаза.
Мы считали девиц, не ворон,
Боткин, кот, ну и рядышком — я.

Не исчислить жизнь по касательной.
Я стою и смотрю в окно.
Бесполезно. Но назидательно.
Белый ворон. На лапе — клеймо.

Я давно захожу непрошено.
Но закрыта дверь на запор.
Пусть трава вокруг и не скошена,
Я крадусь, как трусливый вор.

Что таишь, и что прячешь за смыслами?
Я войду через чёрный ход.
Машет время крылами быстрыми:
Лишь пугает, а вовсе не бьёт.

Вот и то, что искал неприкаянно:
Ноги сбиты дорогою в кровь.
Что ж, швыряю во тьму, отчаянно,
Чтоб пуститься на поиски вновь.

Чёрный — налево, а белый — направо.
Холод и нагота.
Кто-то на землю присел устало,
В душе и глазах — пустота.

Ветер упорно ломает ветку.
Он знает, что он не причём.
Никто не бежит — ведь стреляют метко.
Стоим и уныло ждём.

Мы, уцелевшие в Армагеддоне, —
— Бесславна наша судьба!
Мы ангелов ждали, поющих о Боге. —
— Никто не пришёл сюда!

Уходит вновь куда-то день.
А вслед за ним — и я.
Ты шепчешь. — Свитер хоть надень!
Но нет уж здесь меня.

Я, зацепившись за лучи,
Что льются к нам с небес,
Уже в грядущей мчусь ночи,
С пером наперевес.

Ты ещё ходишь во вчера,
А я — в сегодня, здесь.
Тебе всё это лишь игра,
А мне быть там — за честь!

Я вижу разные миры.
Их все — не сосчитать!
Но из одной они судьбы,
Как у Язона — рать.

Вдыхая тонкий аромат
Иного бытия,
Я постигаю рай и ад
Души внутри себя.

Ну, что ж… Вот и он — день рожденья.
Я в гости зашёл к друзьям.
Всё тот же пост наблюденья.
Всё те же — кот, Боткин, и я.

Бросаем прощальные взгляды
На летне-раздетых дам.
Но, всё же, мы как-то не рады:
Разлука подкралась к нам.

В чисто английской манере,
Кот только вильнул хвостом.
Ну, что ж, я, по крайней мере,
Увиделся с другом котом!

До встречи и ты, друг Боткин!
Прощай, столь родная скамья!
Не скоро вновь сядут в сторонке
Всё те же — кот, Боткин, и я.

Пусть, порой, я на тебя ворчу,
Это, право, больше ради рифмы.
Я люблю тебя, хотя всегда плачу:
Твоя жизнь — не сон беспечной нимфы.

С каждым годом портится твой нрав.
Ты становишься и проще, и грубее.
Но зато, даже вконец устав,
Отрабатываешь всё, по крайней мере.

И волнуясь о твоей судьбе
(Лет тебе, увы, уже не мало),
Всё ж тобой я еду по Москве
И молюсь, чтобы ты, Метро, не встало!

Когда берегом сжало реку,
И тебя между скал понесло.
Кто-то смотрит, в надежде, на Мекку,
Ну а я — беру в руки весло.

Мне по вкусу такая стремнина!
И претит заводь тихая вод.
Пусть толкает жизнь яростно в спину:
Мне не страшен любой поворот!

Страшным жаром пропитан воздух.
Разве можно туда войти?
Но назад — уже слишком поздно.
Да и нет уж туда пути.

Словно свечка оплавилось тело.
Ярко вспыхнул последний вопрос.
Но, увы, моя плоть — не успела,
И сознанье ушло под откос.

Миг последний застыл навеки.
Мы всегда — лишь до этой черты…
Вот и тучи — пусть те же реки,
Но и данники новой судьбы.

Тучи в небе хороводятся.
Стаи чёрные ворон.
Русская чересполосица.
Битый временем вагон.

Где-то спят и видят Сколково.
А я вижу огород.
Нью-Москва две тыщи… сколько там?
Нью — они, а Олд — народ.