Екатерина Михайлова: Игровая комната. Книга стихов

Не так пугает смерть в одиночестве.
Не радует в стакане вода.

Смотрю на вас — и замуж не хочется.
Совсем.
Ни за кого.
Никогда.

Майский ветер приправлен тайнами,
в трещины на асфальте врастают листья,
рассекаю дворы пустынные в одиночестве.
Подруга, провожая меня на свидание,
сказала:
ты похожа на военного журналиста,
и зонт у тебя очень творческий.

Сколько девочек держит себя в чёрном теле,
носит изящные платья и каблуки;
женщиной быть — красивый и важный труд.
Просто на самом деле
только военные журналисты пишут стихи —
про поэтов, как и про женщин,
конечно, врут.

Ещё мне вязали капроновые банты,
ещё доставали санки при первом снеге,
а я уже знала — мне нужен такой, как ты:
друг, который читал все на свете книги.

Когда я ещё ходила под стол пешком,
невозмутимо бросала игрушки на пол, —
уже от таких, как ты, укрывалась в шкаф,
уже им дарила любимых своих жирафов.

Мне было астрономически мало лет:
только шнурки завязывать научили,
а я уже знала — мне нужен второй пилот,
мы будем кататься «солнышком» на качелях.

Кто здесь на кого по весне начинает гон,
кто по лесу бродит с базукой наперевес?
Кто из нас другого проводит через огонь?
Да, понятно, один в защите — другой-то без.

Кто здесь давит на газ на самой крутой из трасс
так, что сладкий ток — у каждого по спине?
Чем окончится развлеченье на этот раз?
Да, пожалуй, один спасётся — другой-то нет.

Исполнитель кто — чья тут подпись и чья печать?
Кто наивный мальчик, а кто хитроумный лис;
кто пришёл приручать — и потом за всё отвечать?
Почему до сих пор мне кажется — каждый из?

Высота не та — не авто, не трамвай, не плот.
И совсем не проще, но в сотню раз веселей
знать, что где тут первый, а где тут второй пилот,
разобрать не смогут —
на небе ли, на земле.

Просыпаясь, уже понимаешь, что началось;
кто-то выкрутил все настройки — другой контраст
и другая яркость; и собственный цвет волос
не узнать теперь — не говоря уж о цвете глаз.
Кто-то, видимо, Там изучает тебя на срез,
проверяет на слом и испытывает на вкус, —
просыпаясь, ты видишь, оглядываясь окрест,
что проснулся в родной и знакомый терновый куст.

По сиреневым молниям, прячущимся в рукав,
между рам оконных — цветению трав степных.
Просыпаясь, ты видишь, что всё это был вулкан —
и теперь даже пол обжигает тебе ступни,
и теперь хоть пляши, хоть ломайся,
хоть бей челом —
притяжения нет, изогнулась земная ось,

и не страшно теперь уже, Господи, ничего,
кроме этого вот —
ну, которое началось.

Веди меня, веди,
ни слова не говори.
Я не знаю, что впереди,
что внутри.

Веди же меня, веди.
Не время теперь решать;
пока есть ритм и мотив —
продолжай.

*

Потому, что узка тропинка,
а пропасть под ней черна,
потому, что безлюдно — видишь? —
на много миль,
потому, что не будет завтра и нет вчера,
потому, что это как раз и вращает мир,
потому, что моя рука на твоём плече,
потому, что от искры высеченной светлей;
потому, что нет и не будет других ночей —
мы же первые и последние на земле.

*

Сам собой в волосах просыпается южный ветер.
Что до этого — длинный прочерк, пробел, затакт.
Три минуты стремительной, быстрой,
красивой смерти —
неизбежной,
подаренной просто так.

Если смотрит пропасть прямо в глаза —
дружи с ней
и кружись над ней длинной тенью на потолке.
Три минуты весёлой, счастливой и вечной жизни,
проведённой вместе —
рука в руке.

Читаю «Дао Де Цзин»,
читаю про яни-ини.
Кругом — отцы-молодцы
и матери-героини.

Кругом покупают дом,
корпеют над диссертацией.
А я тут, блин, не о том,
а я, блин, хожу на танцы.

Все знают, где тормоза,
все варят мужьям обеды.

Ну ладно,
ну стрекоза.
Могла бы быть муравьедом.