Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Ты стоишь под ветром
вечером душистым,
и водою светлой
полнятся кувшины.

Било двенадцать… двенадцать раз
заступ вдали простучал.
Я вскрикнул: — Пробил мой час!
— Ты не бойся, — шепнуло молчанье, —
ты не увидишь, когда последняя капля
в клепсидре {32} 32 Клепсидра — водяные часы. блеснет прощально.

Ты все еще будешь спать
на своем берегу печальном,
а проснешься — увидишь: к новому берегу
челн твой причален.

Мы создаем во сне
над скудной землей печальной
лабиринты, тропинки, сады:
в цветенье, во тьме, в молчанье;

паденье… стремление ввысь…
надежды… воспоминанья…
Невысказанная грусть,
призрачные созданья —

фигурки нашего сна,
склоненные над дорогой;
виденья цветущей земли…
тропинки… далеко… далеко…

Время — нагой терновник —
медленно зацветает
в излуке нищей долины,
на голом камне дороги.

И чистый голос молитвы
звучит, измученный, снова;
и возвращается в сердце
слово, светлея скорбно.

Утихло древнее море.
Погасла грозная пена
исхлестанных побережий.
Бриз плывет над полями.

И, в исцеленном мире,
в мире обетованном,
под одиноким небом
тень твоя воскресает.

Солнце — огонь неистовый,
а луна — нежна и смугла.

На кипарисе старом
голубка гнездо свила.

Мирт над белой дорогой
слоем пыли покрыт.

Вечер и сад. Как тихо!
И чуть слышно вода журчит.

Вечереет. Туманная дымка
на бесплодную землю легла.
Роняют звонкие слезы
старые колокола.

Дымится стынущим жаром
западный край земли.
Белые призраки — лары
поднялись и звезды зажгли.

Час мечты наступает.
Открывайте балкон! В тишине
вечер уснул, и в тумане
колокол плачет во сне.

Быть может, дымкой золотых курений
твою молитву встретит этот день,
и в новом полдне сбывшихся прозрений
твоя, о путник, сократится тень.

Нет, праздник твой — не синь дремотной дали,
а здешний скит на берегу реки;
ты не истопчешь за морем сандалий,
не побредешь пустынею тоски…

Она близка, паломник,
зеленая страна твоих видений —
цветущая, святая; так близка,
что можно пренебречь тропой и тенью,
в подворье встречном не испить глотка.

В твоих глазах я вечно вижу тайну,
подруга, спутница моя.

Безмерный свет из черного колчана —
любовь ли, ненависть? — но манит он меня.

Со мной идти — пока с моих сандалий
сухая не осыплется земля.

Ты на моем пути — вода иль жажда? —
неведомая спутница моя.

Бывают уголки воспоминаний,
где зелень, одиночество и дрема, —
обрывки снов, навеянных полями
вблизи родного дома.

Другие будят ярмарочный отзвук
далеких лет, полузабытой рани —
лукавые фигурки
у кукольника в пестром балагане.
· · · · · · · · · · · ·
Навеки под балконом
оцепенело горькое свиданье.

Глядится вечер в огненные стекла…
Струится зелень с выступа стенного…

На перекрестке призрак одинокий
целует розу, грустный до смешного.

В тени церковная площадь замшела,
на святые старые камни упрямо
взбирается мох. На паперти — нищий…
И душа его старше этого храма.

Он по ступеням медленно всходит —
в утреннем холоде, рано-рано —
и застывает в каменной нише,
и стынет рука под рубищем рваным.