Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

И глаза его — темные два кострища —
глядят, как мелькают в храме
белые тени, — при ясной погоде, —
белые тени — святыми утрами.

В сумраке, за кипарисовой рощей,
гаснут последние угли заката…
Каменный мальчик, нагой и крылатый,
в беседке стоит у фонтана.
Молча он грезит, а в мраморной чаше
покоится мертвая влага.

Моя любовь? Ты помнишь
тростник, поникший грустно,
засохший, пожелтевший
на дне сухого русла?

А пламя маков красных?
Они цвели, но вскоре
завяли и погасли,
одели крепом поле.

Ты помнишь луч несмелый,
трепещущий и ломкий
в ключе обледенелом,
на ледяной каемке?

Мне весенняя зорька сказала!
«Я цвела в твоем сердце тревожном.
Был ты молод, а нынче ты бродишь,
не срывая цветов придорожных.

Все ли жив аромат моих лилий
в твоем сердце, как память весны.
Мои розы хранит ли фея,
что алмазами вышила сны?»

Я весенней заре ответил
«Мои сны — стекло, не алмазы.
Я не знаю, цветет ли сердце,
феи снов я не видел ни разу.

Но настанет весеннее утро,
разобьет мой стеклянный сосуд.
Твои лилии и твои розы
тебе сердце и фея вернут».

Однажды к нам в пути придет изнеможенье,
и наша жизнь тогда — лишь время ожиданья,
лишь смена жалких поз — ненужное волненье:
ведь с Нею все равно не избежать свиданья.

То молодость, которая ушла,
в забытое жилище постучится.
Откуда ты вернулась к нам, когда?—
не отзовется давняя жилица.
Как некогда, войдет не отвечая,
откроет окна — утро, тишина,
пахучая прохлада луговая.
На тропке, побелевшей от росы,
вдали чернеют вязы-исполины.
Зеленым дымом дремлющей листвы
занесены широкие вершины.
Покоит полноводная река,
туманная, зеркальные просторы.
На миг мрачит непрошеная тень
свинцово-фиолетовые горы.

О, горе тому, кто страждет
у родника день-деньской
и шепчет бессильно: «Жажду
не утолить мне водой».

И горе тому, чей скуден
постылой жизни исток,
кто на кон тьму своих будней
ставит, как ловкий игрок.

О, горе тому, кто голову
пред высшей властью склонил,
тому, кто взять Пифагорову
лиру исполнился сил,

тому, кто своей дорогой
шагал со склона на склон
и вдруг заметил с тревогой,
что путь его завершен.

Горе тому, кто вверится
предчувствиям скорых бед,
и горе тому, чье сердце
соткано из оперетт,

тому соловью, что прячется
в розах над быстрой рекой,
если легко ему плачется,
если поется легко.

Горе оливам, затерянным
в раю, в миражах садов,
и горе благим намереньям
в аду сокровенных снов.

Горе тому, кто мечтает
найти надежный причал,
и кто в облаках витает,
и кто на землю упал.

Горе тому, кто не жаждет
с ветки попробовать плод,
как и тому, кто однажды
горечь его познает.

И первой любви, что птицею
скрылась за далью морей,
и безупречному рыцарю
сердца любимой моей.

Однажды мне сказал
весенний вечер:
когда с цветущею землей
ты жаждешь встречи,
убей слова,
прислушайся к душе извечной.
Рассвета полотно
тебе окутывало плечи
в годину скорби
и на празднике беспечном.
И радость и печаль
люби сердечно,
когда с цветущею землей
ты жаждешь встречи.
И я сказал в ответ:
ты разгадал, весенний вечер,
ту тайну, что во мне
звучит молитвенным наречьем:
я радости бегу,
чтоб от печали быть далече.
Земле цветущей
я тогда назначу встречу,
когда умрет во мне
мой дух извечный.