Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

И день — наверх, и ночь — наверх,
Ни слова, сердце, — цыц!
Крутись, безумный фейерверк,
Крутись, безумный цирк!

Глаза толпы внезапно, вдруг
Пробиты шпагой ламп,
Крутись же, распроклятый круг,
Такт!
Темп!

Иль долго крутишься так тут?
Ужель не упадешь,
Ужель?
Твой выгиб каждый в пустоту
Бросает капельмейстера жест
Изгибом, темпом, тактом,
Стой!
Для каждой ноты есть
Знак
Свой!

И узнаешь упорство математики,
Пароксизмом увлеченья и тоски,
Товарищ!
Друг!
Брат!
У каждого свой знак,
Каждая нота подобрана,
Как милостыня торб,
И скрипит между ржавыми ребрами
Сердца сухой горб.

Сердце, вертись, качайся
Навыворот, вниз-вверх,
Из губ акробата-китайца
Ручейками журчит смерть.

Захлебнулся в трухе конвульсий,
Завертелся на длинной косе,
И сцепились в едином пульсе
Сердца
Всех.

Горло горбом пригнется,
Оборвется крик,
Как свистнет флагом с трапеции
Человеческий черный язык.

Тоненько вскрикивает барышня…
Тогда ты из пустоты
Отчаяньем, воплем ударь еще,
Сомкни их голые рты!
Слюну и слезу выточи,
Гримасы смешав, кромсай!
Раскачались, как трупы на ниточках,
Голоса.

Взнесясь в тени холмов, цветя вдали от мира,
Звучит колонна, как гобоя звук,
Звучит собор гранитным Dies irae, [30] День Страшного суда (лат., букв.: день гнева) — название одного из католических гимнов.
Как оратория голодных тел и рук.
Встает костер благочестивой готики,
Как пламень веры,
как веков салют,
И, богохульствуя, до облак восстают
Вершины башен —
пальцы или дротики.

Руками обхвати холодные громады,
И пусть безмолвных рук порыв
Поднимет сердце через все преграды
На острогранных копьях рифм,
Чтоб в очи башен, в злую дрожь
Оно вгляделось
и, как звон, забилось.
От пальцев башен тень падет, как стилос, [31] Стилос — остроконечная палочка (грифель) для писания (греч.).
И почерка ее ты не перенесешь.
Как бы костлявые оковы,
На сердце ляжет грузных слов узор.
Железом,
пламенем,
елеем,
кровью —
снова
Куется повесть про собор,
О том, как в сотнях вздетых рук,
Под скрежетом зубов
и скрежеты гранита,
Как смертный гимн,
как рев последних труб,
Гремящих в небосвод раскрытый,
Вставал, собой во славу феодала,
Вертеп молитвы,
вопль людей;
И на тарелки площадей
Уж падал звон его устало,
Как медный грош,
как жертвенный медяк…
В худых руках католика вот так
Бренчат упорно четки из сандала.
На звон не шли,
а пресмыкались рьяно
Рабы, шуты, князья и короли;
И вот зиял собор,
как сладостная рана
Распятой и замученной земли.
И, падая,
карабкались под своды
Тела без рук и руки с телом врозь;
И рты, разорванные вкось,
В гранитной быстрине вопили про невзгоды.
И хищною стрелой, гудя, взлетал в просторы,
Как рук несытых островерхий сноп,
Разнузданный корабль собора
Средь вдохновенных, фанатичных снов.

Неслись года, кружась, как смерчи вихревые,
Но не сгасали и сияли вновь
Глухие отблески готических костров
На яростных мечах и косах Жакерии;
И высился собор — защитник и завистник,
Толпы губитель и толпы патрон,
И расцветал готический трилистник,
Как крест, как песнь, как пламень и как сон.

В игре недоброй,
в жажде небывалой,
Тряся веригами прикрас,
Морщиной тяжкою встал мускул напоказ,
Обняв края
бездонного провала.
Вознес,
как полный хмеля кубок,
Врата большие в небосвод,
Врата земных и суетных забот,
Как круглый перстень на деснице грубой.
И дар строителя,
чей дух
неистов,
Снопы волшебных трав рассыпал на камнях,
Как перси дев,
горячих и нечистых,
Возникших в распаленных снах,—
Так щедро бросил вызревший росток,
Как милую на ложе ночью каждой,
Что знает бурный пот,
зачатья грузный сок,
И сытый сон,
и на рассвете жажду.
В ростке — цветок,
в ростке — цветок, что око
Разбуженного самкою самца
Тех прошлых лет, когда в сердца
Вливалась страсть игривого барокко,
Что из прадавнего явилась лабиринта
И породнила наяву
Ворот украинских листву
С широкими акантами [32] Акант — форма листьев, положенная в основу орнамента капителей коринфских колонн. Коринфа.
И тот акант — не лавр
на голове владыки,
И этих щедрых врат никто не раскрывал,
Чтоб пленных волочить,
под трубы и кимвал,—
Сюда не вел победы путь великий.
Здесь высятся врата, чей жребий был
бездольней
В глухих веках.
Затянутый в скарлат,
Тогда взносил свои златые колокольни,
Как бунчуков ряды,
кичливый гетманат.
Тогда, как трепетный венец,
По степным путям нелепо
Расставил строй церквей Мазепа —
Поэт,
и гетман,
и купец.
Тогда, разбит в игре неравной,
Приучен был скакать назад
Мазепин белый конь,
Пегас его бесславный,
Бесхвостый Буцефал
грядущих гетманят.
Прочь этого коня,
гоните беспощадней!
Как ржавое копье,
тень звонниц — пополам!
И вот под сводами —
молчать колоколам,—
Ведь сердце наше их сердец громадней!