Иегуда Амихай - Избранные стихи Иегуды Амихая

Меня когда - то любили — там, на террасе. Теперь зелень разрослась, и прошлое ею скрыто.

Я — снаружи. Я — стрелка, сбежавшая с циферблата, но забыть неспособная бег свой счастливый по кругу.

Двигаться по прямой в бесконечность невыносимо, если помнишь и знаешь только блаженство круженья.

Меж губ — несказанные слова,

как незажженная сигарета.

Птицы летят меж двух моих сердец,

от холодного — к горячему, на юг,

не ведая, что летят внутри

одного человека. А вот птицы в небесах знают, что внизу — один и тот же мир.

В этой холодной комнате

мы с тобой теряем друг друга, словно она — век или вечность.

Господь жалеет малышей

Господь жалеет малышей,

подростков — иногда, а взрослых...

Взрослые должны заботиться о себе сами,

и ближе к пункту назначенья

им порой приходится ползти на четвереньках, колени и ладони — в кровь...

Бывает, что Он смилостивится над влюбленными:

так старое дерево прикрывает тенью того, кто уснул невзначай в саду на скамейке.

Раздадим же и мы поскорей

последние монетки милосердия,

мамино наследство!

Раздадим их, чтобы они подарили нам счастье, хранили нас теперь и в худшие дни.

Однажды в субботний вечер, летом, —

к небу восходили молитвы и запах съестного,

крылья ангелов шелестели над миром, —

я, ребенок, впервые солгал отцу —

сказал ему: «Я был в другой синагоге».

Поверил ли он? Не знаю.

Но обман был сладок в устах моих.

И во всех домах в тот вечер

субботние песни звучали как ложь,

ложь, пропетая ради услады.

И во всех домах в тот вечер

погибли ангелы — как мошки в огне свечи.

А влюбленные, прижав губы к губам,

дули друг в друга и, словно шарики, взлетали,

а после — лопались.

И с тех пор обман сладок в устах моих,

и с тех пор я всегда хожу в другую синагогу.

А отец, умирая, отплатил мне ложью за ложь.

«Ухожу в другую жизнь», — сказал он мне.

В нашей стране есть провинции памяти

и есть округа надежды.

Их обитатели давно смешались друг с другом.

Так те, кто идёт с похорон,

смешиваются в переулке со свадебными гостями.

Это красивая страна.

Даже враги, что ее окружают,

украшают её: их оружие сверкает,

как драгоценное ожерелье на смуглой шее.

Эта страна — подарок, посылка от предков,

перевязанная верёвкой туго, до боли.

Это маленькая страна.

Она вся во мне уместилась. Если ливень

смывает где-то слой плодородной почвы,

во мне обнажаются детские страхи.

Волны озера Киннерет всегда плещут

о каменистый берег моей памяти.

Я закрываю глаза и становлюсь страной:

холмами, долинами и морем.

Всё, что случилось с ней, я вспоминаю за секунду -

так человек вспоминает всё в момент смерти.

На горе Сион пастух-араб искал козлёнка.

На соседней горе я разыскивал сына.

Оклики арабского пастуха над долиной

встретились с зовом еврейского отца, рождая

двуязычное эхо.

Мы с пастухом боялись, что ребёнок и козлёнок

попадут в круговорот, о котором поётся

в страшной песенке про одного козлёнка.

Поиски беглецов счастливо завершились:

мы нашли их обоих в кустах.

Наши голоса, летавшие над долиной,

вернулись к нам, смеясь и рыдая.

Поиски козлёнка в таких горах

когда-то дали начало новой вере.

14.

Разлука скрыта в узорах на старом резном сундуке.

Жизнь моя — птичий маршрут на карте судьбы, в уголке.

Моё имя выткано с краю на небе, как на платке.

На лице моём блики других лиц, как лунный свет на реке.

19.

Под горячим дождём, в темноте, несчастье цветёт в саду.

Ты второю придёшь к черте. Я первым приду.

Там, в смерти, мы станем друг другом, чтоб играть у всех на виду -

в высоком окне, на белой луне, в светлом детском году.

22.

Как рубаха Иосифа, полосата судьба моя.

Её скроил мне отец. Из неё уже вырос я.

Швы судьбы разошлись, бахромою стали края.

Предки теснятся во мне, как в Книге Бытия.

День поминовения павших. В этом дне

смешаны все твои потери.

В нём — друзья, что остались на войне,

и та, что жива, но не вернётся к тебе.

История, скуповатая хозяйка,

хранит в одном дне и праздник, и боль, и жертву.