Джон Китс - Малые поэмы

И Крон умолк. А Властелин Морской, —

Философ, не в сени афинских рощ

Ученый, а в безмолвии пещер

Подводных изощрить сумевший ум, —

Заставил свой чужой речам язык

Зашелестеть, как волны о пески:

«Кто исступленно испускает рык,

И яростью бессильной тешит скорбь —

Не слушай! Ничего не прошепчу,

Что злобу возмогло бы раздувать!

Но внемли всяк беззлобный! Говорю:

Склонись послушно, кротко, не ропща;

Я правду молвлю в утешенье вам,

Коль скоро вас утешить может правда.

Закон Природы, Рок – а не Зевес,

Не гром повергли нас. О Крон, ты Царь —

И мудрый царь. Не действуй же вразрез

Миропорядку. Ты введен в обман,

Тебя, к несчастью, ослепила спесь,

И путь сокрыла от твоих очей,

Меня приведший к вековечной правде.

Во-первых, ты – не первый, и не ты —

Последний: ты отнюдь не присносущ,

И не в тебе – начало и конец.

От Хаоса и Тьмы рожденный Свет,

Слиянием клокочущих утроб

Зачатый для неведомых чудес,

До срока зрел – и, вызрев, засверкал

Бессмертный Свет, и оплодотворил

Родительницу собственную, Тьму,

И оживил всеместно вещество.

И в мире объявились тот же час

Уран и Гея – нам отец и мать;

И ты, рожденный прежь иных детей,

Волшебным царством властвовал досель.

Теперь – о правде горькой. Но горька

Она безумцам токмо! Слушать правду,

И соглашаться с ней, храня покой —

Удел царей, запомни хорошо!

Земля и Небо во сто краше крат,

Чем Тьма и Хаос, древние вожди;

Но были нам досель Земля и Твердь

Подвластны: ибо мы куда милей,

Изящней, мельче, краше – и куда

Свободней, лучше, чище наша жизнь!

А новые владыки – по пятам

За нами шли, рожденные от нас,

И ярче, лучше нас во столь же раз,

Во сколь мы лучше Тьмы… Но разве мы

Побеждены? О! Разве покорен

Богами Хаос? И какую месть

Лелеять может почва, что корням

Деревьев гордых скромно дарит корм,

Служа подножьем для зеленых рощ?

И древу ль ненавидеть голубка,

Поскольку тот воркует, и крыла

Расправив, может вольно упорхнуть?

Мы – словно древеса, на чьих ветвях

Воссели днесь отнюдь не голубки,

Но златоперые орлы, гораздо

Прекрасней нас; и властвовать орлам —

По праву, ибо вечен сей закон:

Кто лучше прочих – прочим господин.

А сих господ – поскольку нерушим

Закон – другие сменят племена…

Видали, сколь прекрасен Бог Морской,

Преемник мой? Узрели этот лик?

А видели крылатых жеребцов? —

Он создал их, и в колесницу впряг,

Под коей пенится морская гладь.

И столь чудесен божьих блеск очей,

Что я печально вымолвил: “Прощай,

Былое царство!” И сюда прибрел —

Увидеть участь братьев и сестер

Истерзанных, и поразмыслить, как

Утешить их в неслыханной беде.

Примите правду: правда – лучший врач».

Молчали все. И то ли Океан

Их убедил, а то ли возмутил —

Возможно ли сказать наверняка?

Но было так: молчали все. Потом

Смиренная отважилась Климена

Ответить – нет, пожаловаться лишь.

Она была застенчива, скромна,

И робкие слова слетели с губ:

«Я знаю, слов моих ничтожен вес.

Но знаю: радость прежняя ушла,

И горе наполняет нам сердца,

И там навек останется, боюсь.

Не хмурьтесь, я – не каркающий вран,

И речь моя не может помешать

Идущей свыше помощи Богов.

Отец! Я расскажу, чему вняла

Когда-то – и заплакала навзрыд,

И поняла: никоих нет надежд.

На брег морской – пустынный, тихий брег

Я вышла. Ветер веял от полей

И рощ; витали запахи цветов.

Покой и радость… Но какая грусть

Меня томила! В сердце зрел укор,

Упрек – покою, свету и теплу.

Напева горестнейшего желал

Мой слух, просил унылых, скорбных нот.

Я раковину гулкую взяла,

В нее дохнула, словно в звонкий рог —

И замерла, бесхитростных мелодий

Не извлекая – ибо с островка

Морского, что лежал насупротив,

Навстречь зефиру вольно полетел

Напев нездешний, полный волшебством,

Способным погубить и воскресить.

И раковина пала на песок,

И раковину залило волной,

А душу – током золотых мелодий.

И жизнь, и смерть вмещались в каждый звук…

О, звон чистейших нотных верениц!

Так сыплется весенняя капель —

Иль жемчуг бус, когда порвется нить.

Иль – нет! Как будто лебеди в лазурь,

За звуком звук торжественно взмывал,

И умножал гармонию окрест.

Меня томила радость, будто хворь,

И, точно хворь, брала меня тоска —

Острей, чем радость. Я руками слух