Евгений Витковский - Век перевода (2006)

до скончания мира
войну воевать
до скончания мира
войну воевать
до конца молитвы

Зефиреево дитя
ночью кружило по-над домами
билось в окошко светлицы
нацеливалось бельмастым оком на вепрей

— свинки, свинки хныкало засыпая

Зефиреево дитя
днем спало в глубокой могиле
с другими детьми замешивало причитанья
на меду и полыни
— бросало их после в колодцы
и по кругам на воде отсчитывало время

Ночь. Ветер ледяной в промерзших кронах свищет,
Ломает тростники и шелестит стерней.
Спят тихо мертвецы под снежной простыней,
Во мраке стая псов, невидимая, рыщет.

И низкой линией, почти что у земли,
По небу вороны беззвучно пролетают.
Кость не поделят псы, поскуливают, лают —
Знать, где-то вдалеке могилу разгребли.

Насельники ночи! Не ваши ль то рыданья?
Не с ваших ль стылых губ сорвался тяжкий стон?
Что потревожило ваш беспробудный сон?
Какое горькое вас жжет воспоминанье?

Забвенья просите? Но, не кровоточа,
Истлело сердце в пыль, изъедено червями.
Блаженны мертвые? Сумейте ж в черной яме
Припомнить жизнь свою, не плача, не крича.

Хочу вернуться в прах, расстаться с мукой злою, —
Так старый каторжник, освобожденья ждет.
Пусть цепь железная страданий отпадет
И то, что было мной, смешается с золою.

О нет! Среди могил всё немо и темно.
Лишь псы скулят в ночи, лишь стонет непогода.
Вздыхает жалобно бесстрастная природа,
И сердце плачется, в груди уязвлено.

Что толку у небес вымаливать участья?
Безумец, перестань! Умри как гордый волк,
Что с брюхом вспоротым, ощерившись, замолк,
Сжав лезвие ножа кровоточащей пастью.

Еще удар-другой. И после — ничего.
В могилу падают остатки жалкой плоти.
Забвенье скроет всё, как вереск на болоте.
На веки вечные молчание его.

Упорно море тьмы рычало этой ночью.
Внизу, среди теснин, обвалы грохотали.
И над предгорьями разорванные клочья
Зловещих черных туч, как призраки, летали.

И ветер темноту набухшими кусками
Взрезал, распарывал, о скалы бил с размаха
И, пьяный, гнал ее огромными прыжками,
Как банду буйволов, ревущую от страха.

Как некий жуткий зверь, трясущийся в падучей,
Вся ощетинившись и небо скрыв стеною,
Огромная гора вставала грозной кручей,
Гудела, пенилась и брызгала слюною.

Я вслушивался в гул, как в сладостное пенье.
Как глас божественный, гремела непогода.
О молодость! О страсть! Заветные виденья!
О хоры дивных труб, предвестники восхода!

И в бездне адовой чудесно невредима,
Сквозь вопли смертные, тоску и содроганья
Моя душа, легка и неостановима,
Взлетела в вышину, в небесное сиянье.

И ночь угрюмая тогда проговорила:
«Жизнь будет радостна! Откройте двери шире!»
И буря, хрипло взвыв, за нею повторила:
«Люби! И растворись в гостеприимном мире!»

Тысячелетие прошло среди скитаний.
О ужас! Там же я! Рассвета жду я снова.
Но слышу эхо лишь отчаянных рыданий
И яростных теней падения глухого.

Повисла тишина недвижной пеленою,
Холодный лик земли безжизнен и суров.
В огромных застругах торосистый покров
Все океаны сжал корою ледяною.

Погребены в снегу былые города,
Не скажет цепкий плющ, руину обвивая:
Здесь некогда вовсю кипела жизнь живая!
И память тех времен исчезла без следа.

В открытом море бриз валов уж не погонит.
Лесов шумящих нет. И зверь, и человек
От кары тяжкой — жить — избавлены навек.
Пустыня мертвая и звука не проронит.

Как жалкий огонек, внесенный в древний склеп,
Чуть теплится, дрожа и тьмы не освещая,
Так Солнце бедное, Земли не замечая,
Трепещет в пустоте. И взор его ослеп.