Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Скажи, ты помнишь, как в апреле
Пришла блаженная пора,
Когда сердца у нас горели
Взаимным пламенем с утра?
Часов утраты не считаю,
Злой бог какой-то счел их, но
Во глубине души вздыхаю:
«Давным-давно! Давным-давно!»

Потом пришла пора иная:
Ты холодна. Зачем — Бог весть.
Но был я счастлив, вспоминая,
И мнилось: друг мне всё же есть.
Жать руку и искать участья
Мне было все-таки дано,
И в этом тоже было счастье,
Но как давно! Давным-давно!

Ужель теперь не только милой,
Но даже друга нет? Дохни
На угли, на костер остылый,
Скажи: в нем есть еще огни!
Верни же мне себя былую,
Со мной будь снова заодно
И поцелуй, пока тоскую:
«Давным-давно! Давным-давно!»

Радехонек, заяц, пришипясь, сидит:
«Черникою я закусил — и сыт».
Лиса из-за кустика зайку хвать!
Рада-радешенька: «Вот благодать!»
Сиди себе знай, наедайся.
Вот песня про зайца.

И, морду себе облизав, лиса
Идет на досуге гулять в леса.
В лесу охотник с ружьем проходил.
Выстрелил он и в лису угодил.
Скакнула лисица в последний раз…
Вот и весь лисий сказ.

Охотнику нынче сам черт не брат:
«Потешил я душу! Уж рад так рад!»
А дома-то в кофий исподтишка
Карга подсыпает ему порошка.
И помер он, выкушав кофий охотненько.
Вот быль про охотника.

«Украшены ножны, как будто
Лемносский сработал их бог!
И мастер же ты, Бенвенуто!
А ну, покажи клинок!»

Стоял, улыбаясь, Челлини,
Приятелей внемля гул.
«Нам гордость Феррары ныне
Яви!» И клинок блеснул.

«Вот это — всем шпагам шпага!
Я с ней везде устою.
С такой поможет отвага
Пробиться в любом бою.

В бесстыжих глотках заколет
Насмешку клинок стальной.
Я буду биться, доколе
Не рухну к стене спиной.

Искусство свое и подругу
Сумею я с ним защитить
И, держа на эфесе руку,
В честь верного друга пить».

А та, что вином обносила,
Бледнела молча, но вдруг
Зарделась она и спросила:
«А кто же твой верный друг?»

Ответил он: «Дружба в море
Бежит, как Тибра струя,
А друг мой в беде и горе,
Верный мой друг — это я».

И поднял с подноса кружку,
И в ножны клинок вложил,
И обнял со смехом подружку,
И целовал, и пил.

«А что есть истина?» — наместник римский
Спросил; однако, ключ к загадке сей
Храня безмолвно и зажав зубами,
В подземный мрак спустился Назорей.

Но истина профессорам премногим
Вполне ясна. Какая благодать!
Их — легион, они ответ сумели
Скептическому римлянину дать.

Как странно всё ж, что истина едина,
А так менять умеет цвет и вид.
Что истинно в Иене иль Берлине,
То в Тейдельберге только удивит.

И словно слышу — Гамлет водит за нос
Полония игрою в облака:
«Вот это выглядит совсем верблюдом,
А это так похоже на хорька».

Таскает хлам по базару
с любой весенней поры.
В калено-синее небо
красные рвутся шары.

Берите мячи и дудки!
Тяните на счастье билет,
который хромым размером
сочинял безвестный поэт!

Ах ты, заморский бездельник!
Черномазый ты чародей!
Знакомьтесь, синьор коробейник,
с рукой и песней моей.

И у меня есть дудка,
и я на базаре стою,
наигрывая покуда
старую песню свою.

Но шарики отвязались,
дали тягу уже давно,
улетели с весенним ветром
в голубое небо на дно.

Видел мальчик, как плавал шарик
в выси солнечно-разлитой.
Этот шарик был мой последний,
тот, который надут мечтой.

По ухабистой прозе таскаю
с предсказаньем стихи вразнос,
всем пишу билеты на счастье,
а себе писать не пришлось.

Мой Бог, ты ясный день и свет.
Так просвети мой дух и взор,
вложи мне в душу твой завет,
спустись ко мне с небес и гор.
Боюсь, как смертного греха:
сразит тебя моя тоска —
не в день борьбы, не в день стиха,
а в ночь, которая близка.

Устало зыблется наш след.
И кто ж я, если получу
от черной тени тот ответ,
что свету был не по плечу?
А если всё, что я любил,
сбежит под страхом бед и нужд,
тогда прости! Ведь это был
тот, кто неведом мне и чужд.