Там, где были когда-то мы молоды, —
Сквозь тумана серебряный дым.
По чужому ходила я городу,
А он притворялся моим.
Праздным гудом звенели улицы
В мире лавок, машин и реклам.
В переулках хотелось зажмуриться
И приникнуть к забытым домам.
Встреч с домами искала знакомыми,
Где давно никого уже нет;
Лишь над новыми, стекло-бетонными,
Тот же древний довлел силуэт.
Те ж мосты осеняли течение
Той же тихой, знакомой реки…
Вспоминала ушедшие тени я
И шалела от пьяной тоски.
Где умершая канула молодость, —
Сквозь тумана серебряный дым
Я бродила по мертвому городу,
А он притворялся живым.
«Я встану на холме и руки протяну…»
Я встану на холме и руки протяну, —
В зеленой чаше целый мир утонет.
Я буду пить глотками тишину,
Навстречу ветру повернув ладони.
Она — жива, ты слышишь? — тишина,
Задавленная тяжкою пятою,
Задушенная в каменных стенах,
Прибитая лавиной городскою.
Она жива, и дышит, и поет,
Дрожа мгновенным, небывалым чудом,
Пока ее не срежет самолет
И трактор не пронзит железным гудом.
И все-таки она — жива, жива!
Я унесу ее. Укутаю. Укрою.
Я сберегу ее. Пускай в моих словах
Она побудет. И уйдет со мною.
Кем будешь ты? Мир так широк перед тобой…
И все равно — поэт, шахтер ты или воин, —
Но ты ведь сын планеты нашей голубой:
Ты — Человек. И будь того достоин.
Оттрещали кузнечики, откряхтели лихие лягушки,
Грохот трактора замер в душистой холмистой дали,
Синева осенила густые лесные опушки,
Облака вслед за солнце ушли.
Зацепился за яблоню оранжевый месяц.
Притворился лукаво, бумажным большим фонарем,
Ночь склонилась над крышей, низко голову свесив, —
Поджидает, пока мы уснем.
«Было в детстве и юности море любви и тепла…»
Было в детстве и юности море любви и тепла, —
Даже грусть согревалась улыбчивым розовым светом.
Я привыкла к теплу, только жизнь от него увела,
Почему-то оставила в стыли и в холоде этом…
Ничего не пойму я: за что, за какие грехи
Наказаньем пришла неуемная, горькая старость?
И уходят друзья, и скудеют слова и стихи,
И одно ожиданье осталось…
Голубая елка у порога.
Кружево березы за окном;
Иногда нам нужно так немного:
Шелк листвы, неприхотливый дом,
Немудреные слова привета,
Дни, окутанные тишиной…
И смолкает боль в душе, задетой
Жесткою безжалостной рукой.
Еще я живая. Живая. Меня вы живою запомните,
Остановитесь тихо. Задумайтесь. Помолчите.
Еще я здесь. Я присутствую в обжитой мною комнате.
Задумайтесь. Тихое слово мне на прощанье скажите.
Старость — всегда жалкая. Старость — надоедная,
Раздражающая, бестолковая, но до чего же — бедная!..
Уберегите меня от обиды и боли,
От своей, от чужой — вольной или невольной, —
От слова, от окрика в необузданной вспышке зла, —
Будет поздно, когда всем существом осознаете, что я — умерла.
«И все-таки всегда с тобой я буду…»
И все-таки всегда с тобой я буду,
Ежеминутно, ежечасно, всюду —
Когда почти что позабудешь ты.
Нет, не забудешь…
Вольно иль невольно
Почуешь ты едва заметной болью
Короткий блеск скатившейся звезды.
Прошла пора чудес. Я больше в них не верю.
Пути отрезаны от прошлого давно,
И навсегда, перед последней дверью,
Пожать нам руки было не дано.
Но я тебя благодарю за верность,
За память долгую — судьбе наперекор, —
Той нити дружбы, прочной и безмерной,
Такой живой, как будто до сих пор…
И смерть к тебе пришла, но то тепло осталось,
Что в душу мне тогда ты заронил.
Мне легче с ним назойливая старость
И доживания нерадостные дни.
«Широко я тебе распахнула настречу…»
Когда я читаю твои стихи обо мне,
почему-то мне всегда хочется плакать…
(Слова, сказанные в ранней юности)
Широко я тебе распахнула навстречу
Беспокойную, жадную душу свою.
А теперь поняла я — пустынен мой вечер,
Я одна на последнем пороге стою.
Читать дальше