Татьяна Ратгауз - Вся моя жизнь - стихотворения, воспоминания об отце

Как далеко звенящий мир!
Мечты и рифмы — в сорной груде…
Застывший снеди скользкий жир
На опостылевшей посуде…

И только свод небес высок,
И в тишь сочится слабо, тонко
Чуть слышный музы голосок,
Как плач побитого ребенка.

Как незаметно молодость прошла!
Ее уходу я еще не верю,
Еще обманом манят зеркала,
Еще шаги ее звенят у двери,

Ее слова и легкий, легкий смех…
Вот и сейчас: все так же утро сине.
Как сердце — самое смятенное из всех —
Она вдруг, вероломная, покинет?

И что же в сердце мне носить пустом?..
Я так бедна. Мои пустеют руки.
Так после похорон пронизан дом
Тяжелой пустотой разлуки.

Чуть после зорьки ранью сыроватой,
По росным травам, в розовую мглу,
Уйдя тайком, походкой вороватой,
Измерим — первые — лесную глубь.

Мы вместе обойдем опушки бора,
А по лесочкам разбредемся врозь,
Во мшистых ямках, вдоль по косогору,
Так много рыжиков румяных завелось.

А там, где елки встали полукругом,
(Усталость сразу как рукой сняло),
Боровики — приземисты и смуглы —
Зарылись в мох, уютно и тепло.

Подрежет ножку нож, и выше, выше
В корзинке груда пестрая растет.
Промокли ноги. Ветер влагой дышит.
Вот дождь закрапал и сильней идет,

И льет за шиворот с разбухших веток,
И пахнет мокрой хвоей и грибом,
И под шуршащим, пляшущим дождем.
Смеясь, как дети, жмурясь, мы идем,
Простой и ясной радостью согреты.

Некуда деться нам. Снова с утра
Пыльной громадой нависла жара.
Лес обескровлен от тяжкого зноя,
Бурое солнце повисло больное.

Жесткие тропы, сухие канавы,
Выпиты, выжаты блеклые травы.
Было когда-то… Постой, подожди,
Как это было? — туман и дожди,

Сырость в лицо и шурша над тобой
Ветки, набрякшие мокрой листвой,
И, возбужденно в ночи шелестя, —
Шорох и шепот и топот дождя…

Обронила птица (ей не надо)
Радужное перышко свое.
Это значит: скоро будет радость. —
Как же мне тебе послать ее?

Если переспелыми плодами
Катятся к нам звезды с высоты,
Как же мне их удержать руками,
Чтоб потом их сохранила ты?

Низко клонит грозовая туча
Гриву синюю навстречу дню.
Ты не прячься. Знаешь — будет лучше:
Я тебя собою заслоню.

Как об умершей думай обо мне,
Припоминая голос и походку,
Под шелест и метания во сне
И под часов безумную трещотку.

Уносит год под своды декабря
Всю ту же горечь воскрешенной стужи,
Бессонницу и отблеск фонаря,
Кропящий замерзающие лужи.

Ты знаешь — будет ветер и весна,
Но невозможно и неповторимо:
В твоем окне нездешняя луна,
Шаги неспешно проходящих мимо,

И дрожь моих всегда усталых век,
И слово, не повторенное дважды.
Но ты запомнишь только первый снег
И полутьму, и тишину, и жажду.

Ветер долго метался в поле
У семафоров на черном разъезде.
Проволоки выли от жгучей боли,
Ждали неслыханной, страшной вести.

Стали перроны темней и глуше;
Поезд твой миновал вокзалы.
Я задыхалась в плену подушек,
Я начинала читать сначала,

Наизусть, бессвязные строки
Писем, не полученных мною.
Тихо плакали водостоки,
Ночь сочилась мутной водою.

И любовь умирала трудно, —
Билась долго, крылья изранив.
Поезд на путях беспробудных
Заблудился в глухом тумане.

Только я, с пустыми руками,
Выйдя в мутный, сырой рассвет,
Развернула душу — как знамя,
Белое знамя тебе вослед.

Мутит январь небесное стекло,
И глуше голоса и боль упрямей.
И только одиночество светло
Над этими пустеющими днями.

От звона слов, огромных и пустых,
От нежности, истраченной бесцельно,
Я возвращусь к тебе, больна, как ты,
И одиночеством, и жалостью смертельной.

И одиночество, слабея, разожмет
Тугие руки в злом оцепененьи —
Чтобы безвольно разомкнулся рот
И подкосились в слабости колени.