Евгений Евтушенко: Счастья и расплаты (сборник)

Но надо быть мудрым народу
и в злобу не впасть потому,
чтоб вновь не довериться сброду,
примазавшемуся к нему.

Свобода – опасная краля.
Повертит хвостом, и где след?
И так уже сколько украли
Из рук у народа побед.

Над ней смеются все почти в России,
упражняясь в матерке,
но все-таки трехцветный флаг впервые
я видел в ее слабенькой руке.

Поэт, воспевший паспорт молоткастый,
ты слышал там, на Маяковке, смех
над женщиной очкастой и щекастой
и хруст древка на обозренье всех?

Флаг вырывали с наслажденьем, хряском.
Надеюсь я, что ни один мой сын
не будет белым и не будет красным,
а просто человек и гражданин.

Мне бы
летать во все разные небы —
их в мире не меньше, чем есть человечеств у нас.
Я из человеков,
а значит, из инков,
ацтеков
и греков.
Я из атлантидцев-провидцев,
но космос держу про запас.
А мне бы
соединить в ариаднины нити все Webы,
чтоб разум не превратился
из мудреца в подлеца,
чтоб кисть,
и лира,
и Cellо
не потеряли человеческого лица.
Мне бы —
лицеискателем быть на базарах Сибири,
Аддис-Абебы,
где красота сокрыта
в шрамах,
в морщинах судеб.

В наш век межгалактийных рейсов,
что стоят фейсбуки
без человеческих фейсов,
когда вместо лиц – штамповка,
сплошной лицевой ширпотреб?
Мне бы
попробовать в мире все хлебы,
пригубить все губы и вина,
все звезды бы взять на зубок.
К приходу волхвов – не волков
аккуратно почистить все хлевы,
и теплую руку пожать,
человеку по имени Бог.

Видно, всем твоим раненым
силы ты все отдала́,
подсчитать всех, кого ты спасла,
не берусь.
Не успела спасти
лишь Багрицкого Всеволода,
называвшего даже не Люсей тебя, —
просто: «Люсь».
На плечах твоих раненые не охали,
а пытались сквозь зубы шутить —
хоть с кровцой,
и потом поправлялись,
кирзовками в латках по Пруссии грохали,
у Рейхстага снимались на память с притворной ленцой.
А кого вы все вместе спасли на плечах —
не эпоху ли?
Спели в будущем вам
Окуджава и Галич,
Высоцкий и Цой.
Вы не шейте надеждам пока преждевременных саванов.
Не подходит им эта одежда и этот фасон.
Самый-самый застенчивый воин в истории,
Сахаров,
медсестрой фронтовой, как спаситель, спасен.
Есть у совести русской спасители от умирания.
Человек еще не наступившего дня
оказался последним подобранным Люсиным раненым,
тем, кого она вынесла из-под огня.

Забыт был Маркс неаккуратненько,
сам перестал марксистом быть,
в объятьях «зэковского» ватника
успев провинности отбыть.

Стал Маркс с надеждой делать выкладки,
когда цунамскою волной
«Позор капитализму!» выклики
вновь сотрясли весь шар земной,
Маркс, на чапаевские выходки
готов,
чуть не вскричал: «За мной!»

Но разум был еще вселенский.
Маркс ощутил, как боль в боку,
что вдруг исчезнет штрудель венский
к божественному кофейку.

И кто тогда сумеет вымести
весь мусор с буйных площадей
в осознанной необходимости,
где нет сознательных людей?

Не разберешь, что кому надо,
Лишь ясно – все передрались.
Весь шар земной – он коммуналка,
где «изм» живой – лишь вандализм.

И в «Бобби», мирного, примерного,
еще пока безревольверного,
решил преобразиться Маркс —
новейший укротитель масс.

Утихомирить всех старается,
оправдывая свой паек,
вкушая между демонстрациями
свой аппетитный кофеек.

Но, впрочем, судя по всем признакам,
как собран он и деловит,
кто знает —
может, с прежним призраком
партнерство он возобновит.

Начинающий Ступка
в чупрынной лихой голове
чуть не с детства,
наверное,
выносил
тайный замысел,
а не вымысел, —
стать украинским
Лоуренсом Оливье.
Тот в искусстве велик,
кто велик и в любви.
Он, устав от завидок,
от ранней израненности,
бросил первые аплодисменты свои,
как цветы,
к белоснежным балеткам избранницы.
Но любовь унижают и бедность,
и быт.
Балерине бывало несладко
в нелегкие те пятилетки —
и от очередей,
чтоб хоть что-то для мужа добыть,
и пришлось ей и штопать рубашки ему,
да и собственные балетки.