Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Здесь приливами накатывает рожь,
И дорогу чужаки найдут едва ли.
Приходи на Постаноги и поймешь,
Что не все мы в этой жизни потеряли.
Сам услышишь, как поют перепела,
Встретишь девушек с пречистыми глазами,
И увидишь ты, какою Русь была
До падения Козельска и Рязани…

Родина, как я тебя любил!
Под Москвой не прятался за танком.
Шелк твоих знамен боготворил
И армейским кланялся портянкам.

Мир тобой был увлечен всерьез.
Сам свернул бы на твою дорогу.
Но когда ты встала в полный рост,
Почему не поклонилась Богу?

А теперь, мой аленький цветок,
Вся ты уместилась на петличке.
«Чья Москва и чей Владивосток?» —
Бомж меня пытает в электричке.

Сдали выси, веси, города…
Ну а как высоко ты стояла,
Знала только падшая звезда,
Помнит только донышко Байкала.

Добивают мое поколение.
Добрались и до скорбных камней.
Что ни год,
этот свет все чужее мне,
А тот свет
с каждым годом родней.
Там не пишут историю заново
И мое поколение чтут.
Там друзья мои песни Фатьянова
На небесном крылечке поют.

Навалились страхи и печали,
Снятся космы черного огня.
Но приходит мать моя ночами
Попроведать грешного меня.
Как всегда поправит одеяло
И от сердца пламень отведет,
Будто никогда не умирала,
Лишь поутру из дому уйдет.
Запоет синицей половица
И повеет шепот золотой:
Нам с тобой, сынок, не разлучиться,
Я еще возьму с собой.
Не прельщаюсь
Горними цветами,
И, почуяв этой жизни край,
Не о рае думаю, о маме,
Там, где мама, там и будет рай.

Живем не в раю, а под мраком,
Но это сверхмилости мрак.
Вновь полюшко светится злаком
И весь в незабудках овраг.

И, жгучую чувствуя грешность,
Однажды в тишайшем цвету
Вдруг вздрогнешь:
Какая же нежность
Царит в том небесном саду!

А чья-то душа или птаха
так горько заплачет в зарю,
как будто пролетом из мрака
на вечные муки в раю.

Испытан я был этой пыткой.
С тех пор, как душой ни горю,
стараюсь не хлопнуть калиткой
в своем заповедном краю.

Вновь полюшко светится злаком
И весь в незабудках овраг.
Живем не в раю, а под мраком,
Но чуден от Бога и мрак.

Беспамятным во устыжение,
и просветление всех нас
горит звездиночка Возженникова,
которой стольких юных спас.

Он был поэтом и учителем,
глазами тепел – не свинцов,
не усмирителем – мирителем
буйноголовых сорванцов.

Всегда поэзия серьезная,
где с Богом спорит ученик,
явление религиозное:
сквозь строки брезжит Божий лик.

Однажды шел по сельской улочке
былой пермяк, забывший спесь,
кто помнил то, чему наученный
он был Возженниковым здесь.

<���…>

Ему в знакомой сваре уличной,
где прячут финку в рукаве,
припомнился царевич в Угличе
на свежескошенной траве.

Провидя жертв новоопричнины,
дымился набрызг от ножа,
как ожерелие брусничнoe
на шее отрока дрожа.
Так озверевшая нечаевщина
с хмельного зуда в кулаках,
с нечаянности начинается
на пустырях и тупиках.

А после – не мишени баночные,
что из-под печени трески, —
в подвалах выстрелы лубяночные
в затылки чьи-то и виски.

<���…>

И бывший ученик Возженникова
ворвался в свалку пьяных туш,
надеясь мало на возжжение
уже почти погасших душ.