Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Вы знаете, я еще не встречал ни одного человека, который так блистательно мог бы сыграть Остапа Бендера, как Владимир Вишневский. Для того чтобы Володе сыграть Остапа, ему было бы достаточно быть собой. У него бы эта роль пошла бы как по маслу. Кому-то может показаться, что таким сравнением я хочу унизить Вишневского? О, нет. С моих лет десяти Остап для меня всегда был одним из романтических героев, а вовсе не мошенником. Вы ведь вдумайтесь – главными персонажами, которых так обожал с наслаждением разоблачать, выводить на чистую воду Остап, были именно мошенники. Остап никогда не делал своими жертвами так называемых безвредных людей, за исключением, пожалуй, невыносимых дураков, ибо их дурость все-таки должна быть наказуема, ибо далеко не безвредна. То же самое относится и к поэзии Вишневского. Еще у них есть общий с Остапом смертельный враг – это скука. Скуку, увы, все больше и больше привыкают разгонять не мудрым остроумием, а пошлостью – своеобразным наркотиком недоинтеллигентности.

Бывают и великие анекдоты, и замечательно едкие словечки. Но есть и анекдоты отвратные, национально оскорбительные, и словечки невыносимо грязные, и хохмы наигнуснейшие. Так вот что сделал Вишневский: идя по стопам соавторов Козьмы Пруткова, он блистательно пародирует пошлость, доводя ее до антиафоризмов, и откровенно издевательски, но по заслугам, рисует образ современно самоуверенного антигероя в стиле «метро», «прикольного» мачо, изрекая то, что должно казаться принадлежностью некоего особого круга, говорящего на уродском «сленге чатов», когда узнают «своих», как по коду избранных. Вишневский показывает, что за их убогим «интересничаньем» скрываются очень часто на самом деле скучные серые люди. Они сыто похохатывают над стихами и самого Вишневского, потому что их самодовольство не позволяет им догадаться, что это он показывает им их самих. Так вот почему, слава Богу, не были тронуты как враги народа Ильф и Петров, показавшие Бендера, выглядевшего чуть ли не одесским Робин Гудом, на фоне комчванства нового класса, тупо возомнившего себя гегемоном, хотя сей главенствующий класс прекрасно уживался с тайным новым классом застенчивых и беззастенчивых альхенов. Вся расплодившаяся номенклатура и совмещанство гоготали над собственными портретами, написанными в «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке», а также в «Растратчиках» и блистательной миниатюре Катаева «Вещи», и конечно, в кунсткамере двадцатых и ранних тридцатых, собранной Зощенко. Вишневский пишет весьма часто свои одностишия как монологи от первого лица, являющиеся на самом деле портретами презираемых им людей, но которые можно ошибочно принять за портрет автора. Рисковая игра. Помню, что когда я иногда оказывался в ресторане с Юрием Никулиным, наш стол немедля покрывался бутылками водки, присылаемыми с других столов, хотя Юра только играл пьяниц, но никогда им не был. Но так Вишневскому легче вращаться среди натурщиков своих будущих персонажей. Есть, конечно, поговорка «С кем поведешься, от того и наберешься», но я надеюсь, что к Вишневскому это не прилипнет. Ему, безусловно, помогает выстоять его читательская культура – мало кто из сегодняшних поэтов помнит столько чужих стихов и настолько независтлив к другим поэтам, и он один из немногих, кто ходит на их вечера. Недавно Володя звонил мне с проектом воскресить коллективные вечера поэзии в Лужниках. Бендер, как буржуа, непредставим. Вишневский представим, но не как буржуа, а как певец во стане чужеродном. А когда я однажды был на корпоративке одного из наших телеканалов, где был весь бомонд наших масс-медиологов, мне невольно пришла мысль о том, что буржуа были и на сцене, и в зале за столиками.